Ненасытимость - [30]

К н я з ь  Б а з и л и й: Это были человеческие ошибки. Как раз теперь наступает время их исправления, теперь мы увидели, что ни большевистский рай, ни фашистское благосостояние ни к чему не ведут. Нам еще предстоит внутреннее развитие — когда все станут добрыми, все станут счастливыми...

Б е н ц: У тебя ум за разум зашел в твоей пустыни. С твоими глупостями нет смысла спорить. А «внутреннее развитие», как вы это называете, будет продолжаться до тех пор, пока оно не выйдет за рамки основных догм. Потом наступит конец. А что вы скажете о Востоке, который, переняв от нас цивилизацию, а не культуру (которой вообще нет, как верно говорил Шпенглер) и вместе с ней наши социальные проблемы, движется на нас и, возможно, через несколько месяцев будет здесь, в этой отсталой стране, окруженной окопами окаянной троицы: невежеством, тупостью и трусостью.

К н я з ь  Б а з и л и й: Ты циник по отношению к себе, Бенц. Это ужасная черта поляков и даже некоторых евреев. Это хуже нашего самобичевания, потому что у вас все это поверхностно. А что касается буддизма, то эта религия напоминает несовершенное христианство — и в этом ее единственная ценность.

Б е н ц: А не наоборот? Буддизм не «развивался» в вашем понимании — я беру это слово в кавычки, с иронией — потому что он изначально был глубокой философией, основанной на метафизических концепциях брахманизма, был религией мудрецов. Ваше же христианство началось с простолюдинов и поэтому вынуждено дотягивать до уровня высоких умов. Но в этом «дотягивании», в стремлении к тому, чтобы существовать социально, оно теряло свою идею, сущность, связь со своим плебейским происхождением. Исключительно мудрым шагом римских цезарей, который, возможно, склонил к обращению в христианскую веру и патрициев, было официальное признание ими христианства. Тем самым они устранили его социальное значение, позволили использовать его сильным мира сего, сделать из него церковь, которая поначалу жила в согласии с цезаризмом и была равной ему по силе. Лишь позднее, уподобившись цезаризму, она начала борьбу с его наследниками за власть над миром. И когда это стало очевидным, тогда, опасаясь последствий социальных доктрин, основанных не на метафизике, а на идее материального благополучия, церковь начинает искать пути выхода из ситуации — отсюда и ваш компромисс. Оживить католическую церковь могло бы только возвращение к ее давним, догосударственным формам. Но на это ни у кого нет и не будет смелости, ибо люди, которым хватило бы смелости, заведомо не могут принадлежать к церкви. Это, собственно, не ваш компромисс, брат Базилий (так Бенц называл князя в минуты наибольшего раздражения), а церковных властей, которые адептов подобного калибра ловят на липучку своего мнимого свободомыслия.

Князь Базилий молчал. Его красивое орлиное лицо, над изваянием которого трудились века, было непроницаемым, как прорезиненная ткань, оно было щитом, который отражал все сомнения. Что же скрывалось за этим щитом? За величавым профилем бывшего магната скрывалось мелкое болото внутренних противоречий. За ним не стояло силы, уходящей корнями в глубь здорового организма. Подобные ему люди никого не могли вести за собой не потому, что их незаконно лишили власти, — они уже просто не могли этого сделать. Пустая оболочка без начинки. Бог князя Базилия (без насыщенности своей онтологической божественностью) не был даже тем, кого пропагандировали ныне полурелигиозные западные оптимисты, пресыщенные беспредельной скукой жизни французы, застывшие в антиметафизической пустоте. Базилий как раз буркнул что-то о французском «возрождении». Бенц тут же парировал:

— Почему в Германии невозможно себе представить подобного рода движение за оживление религии? Там может возникнуть теософия как нечто совсем иное и как выражение ненасытимости, вызванной негативными последствиями распространения философии, которая в конце концов не заполняет созданной собой пустоты. Но нельзя представить, чтобы немцы после такой гимнастики ума — я не говорю, конечно, о Гегеле и Шеллинге (это чушь) — могли нарядиться в старые костюмы, отряхнуть с них пыль и устроить религиозный «Kinderbal», на котором роль Бога-Отца с согласия всех играет старая идея в соответствующей маске. И только поверхностный антиметафизический французский рационализм XVIII века, который затем породил такого уродца, как позитивизм, ныне воплотившийся в популярной физике, как единственной философии, может лежать в основе такого пируэта, как все это так называемое возрождение религии.

К н я з ь  Б а з и л и й: Мне жаль тебя, Бенц. Несмотря на все твои символические значки, ты остаешься закоснелым материалистом. Ты не веришь в духовность. Из всей твоей болтовни о творчестве ясно следующее: с одной стороны, формализованная логика парит не над идеальным бытием в понимании Платона или Гуссерля, а над абсолютным небытием, что позволяет тебе свысока трактовать всякую позитивную мысль как абсурд; с другой стороны, твоя позиция — совершенно скотская, это позиция примитивного хитреца, который для своего удобства не верит в свою индивидуальность и человеческую сущность. Тебе недостает мужества иметь мировоззрение, ты опасаешься, что оно войдет в противоречие с твоей логической системой. Наверно, эту систему стоило бы подчинить позитивным идеям.