Ненасытимость - [140]
Л и л и а н а: Почему ты никогда не говорил мне, что именно так ее любишь? Я думала, это твоя первая идеальная любовь — реакция на роман с Ириной Всеволодовной. Перси напрочь лишена эротического начала — никто, по крайней мере из театра, не был ее любовником, да и о других я не слышала. Я бы тебя отговорила, разубедила, повлияла бы на нее, чтоб она тебя хоть не дурачила понапрасну. Кажется, последнее время я могла бы иметь на нее некоторое влияние. [Она радостно и омерзительно врала, желая (хоть чуть-чуть) добавить себе весу — и в своих, и в его глазах.]
З и п е к: Ты говоришь, как пожилая дама, но ошибаешься. На нее никто повлиять не может: она воплощение самой пустоты — вампир. Если уж моя любовь не сделала ее ничем, значит — ее вообще нет. Я прихожу сейчас к выводу — невовремя, конечно, — что в ней есть нечто чудовищное, какая-то нераскрытая, гнусная тайна, и именно это меня к ней тянуло. Я ощутил в себе такие запасы зла, подонства, слабости, о которых и не подозревал. И внушал себе: вот настоящая любовь, та, которой я прежде не знал. Узнаю ли я ее когда-нибудь? — («Ах ты, дорогой! — с нежностью подумала Лилиана. — Угробил невинного человека, а теперь причитает, что ему не узнать настоящей любви. Чудесно все-таки».) — Я был словно под гипнозом. В ней таился какой-то паралитический яд, она меня сковала, лишила воли. Теперь думаю: не она ли моими руками убила того полковника? Говорю тебе, я действовал как автомат. Это был какой-то дикий кошмар, а не реальность. И все-таки теперь я не такой — я совершенно другой человек. Не могу тебе этого объяснить. Может, этот другой в меня вселился? Я перешел внутри себя какую-то границу и никогда уже не вернусь туда, где был. — (Сестренка снова «взвилась» от восторга и зависти. О, если б можно было постоянно так трансформироваться, быть то одним, то другим, не теряя непрерывности своего «я»! А он сидел тут, рядышком с ней, этот ее обыденный братишка, но пребывал словно в ином мире! «Il a une autre vision du monde, се bougre-là, a deux pas de moi — e mua kua?»[200] — закончила она «по-польски».) — Но с помощью этого ужасного поступка я освободился — и от нее, и от себя. Если не посадят, жизнь у меня может быть замечательная... — Он умолк, вглядываясь в абсолютное ничто: свое и мира. Черти опустили занавес — зрелище кончилось. Только неизвестно, надолго ли затянется антракт — а вдруг до конца жизни? Он вздрогнул. Его охватила горячка действия. Делать, делать что угодно, хоть бы даже и «делать под себя», любое дело. Ха — не так-то легко. Но и тут случай должен был помочь несчастному «счастливчику» (какая гадость); только бы он дотянул до утра. — Хуже всего то, что я не знаю, кем он был. — Говорил уже тот, громила со дна, амальгамированный с остатками, точнее — видимостью прежнего Зипека в единую, неделимую, твердеющую массу. Но он был так замаскирован, что если б не глаза, через которые громила порой выглядывал на свет из Зипкиного тела, никто (даже сам Бехметьев) не понял бы, что это уже не прежний Зипек, а кто-то совершенно иной, страшный и непонятный — непонятный ни для кого, даже для самого себя. В том-то и состоит безумие. — Но хуже всего то, что я не знаю, кем он был, — повторил Зипек. Это было не самое худшее, но так ему в ту минуту казалось.
Л и л и а н а: Узнаем из газет, — немедленно «возразила» Лилиана с сообразительностью и живостью, свойственной девушкам ее поколения. О, рыбки снующие, умные мышки, ловкие ящерки в одном лице — отчего мы никогда не узнаем вас! — ведь мы уже в 1929 году были сорокалетними старцами, приговоренными к тому, чтоб наблюдать страшную «молодую поросль», взошедшую на ниве бездумных спортивных «сенсаций»! Ну да ладно. — Я все для тебя сделаю. С десяти ты был у меня и не выходил. Мама с паном Юзефом уже в девять были у себя. Положись на меня абсолютно. Это для меня счастье. Но не выдаст ли она? Все зависит от того, кем для нее был тот бородатый. Никто из моих знакомых никогда ее с ним не видел. Может, это кто-нибудь проездом?
