Ненаписанные страницы - [39]

— У нас инженеров в цехе много, — рассекая рукой воздух, сказал он. — Все инженеры в начальниках ходят: тот — заместитель по сырью, тот — по оборудованию, третий — начальник блока, четвертый — начальник смены. Все начальники даже по телефону шкуру снимают, а у горна их не увидишь. Надо бы пересмотреть им квалификацию.

В зале возник шум голосов. Буревой сел. К столу вышел Верховцев. Его внутреннее возбуждение выдавали усиленно двигающиеся брови. Словно продолжая мысль Павла Ивановича, он заговорил об инженерной части:

— Нам, инженерам, нужно ясно представить, что усовершенствовать, что изменить на каждом участке, на каждой печи и к чему звать людей. Каждый должен заболеть какой-то идеей.

— Хватит одного идейно-ненормального, — крикнул с задних рядов Дроботов.

Верховцев окинул взглядом свою сутуловатую фигуру:

— Я за то, чтоб в цехе было больше идейно-ненормальных. — Слова были встречены дружным добродушным смехом.

После Верховцева выступал мастер пятой печи Гнедков. Приглаживая ладонью жесткие седеющие волосы, он медленно сказал:

— Иной раз ищешь дефект в печи, а он, дефект-то, в нас самих скрывается. Печь нас не подведет, если мы друг друга подводить не будем.

По временам в открытые форточки врывался свистящий шум воздуходувок, словно устав от работы и наглотавшись густого дыма, они делали глубокий выдох. В окно виднелся расплывчатый силуэт доменной печи. Уже не раз он озарялся матовым сиянием. Но люди, сидевшие в красном уголке, не замечали менявшихся за окном картин и звуков. Для них это была привычная обстановка, и шум печей не мешал им, как не мешает дома тиканье часов. А может быть, они не слышали его потому, что их глаза и слух были сосредоточены на трибуне, от которой шли в зал взволнованные слова:

— Не трудно любую работу сделать, к этому мы привыкли. Работой живем, — горячо говорил Орликов. — Конечно, инженеру легче. Когда печи идут горячее, дают чугуна больше, никто не чувствует этого так сильно, как мы, горновые.

Каждый выступающий представился Вере Михайловне солдатом цехового фронта. Вместе они являли силу, которая могла взять любой подъем, противостоять любой демагогии. Может быть, это почувствовал и Барковский. Всегда на собрании принимавший позу надменного молчальника, на этот раз он не выдержал и попросил слова.

— Человечество еще не определило границ достижимого ни в одной области науки и техники, — в своей неизменной манере начал он. — Тем более не определены эти границы в доменной практике. Новые открытия свершаются не у горна печи, а в исследовательских институтах и лабораториях.

— Примитивные цеховые опыты не могут сегодня дать тонны чугуна, а мы, как здесь говорилось, должны давать чугун, — с деланным спокойствием продолжал он. — Опыты мешают, ведут к авариям.

Он перехватил взгляд Гущина, смотревшего на него с любопытством, и заговорил увереннее:

— Да, участившиеся аварии в цехе связаны с опытами, хотя виновники их не наказаны, а продолжают ходить в любимчиках.

Не скрывая усмешки, он смотрел теперь в упор на сидевшего неподалеку от сцены Кирилла Озерова. Бартенев, сложив на груди руки и упираясь жестким подбородком в грудь, казалось, не слышал Барковского. Кирилл же Озеров растерянно опустил голову. Что-то колыхнулось тогда у Костровой в груди и толкнуло ее к трибуне.

Она не задумывалась над тем, что скажет. Гнев, возмущение подсказывали ей слова, которыми хотелось отхлестать Барковского.

— На войне мы видели лицо врага и стреляли по нему сразу, — сказала она и почувствовала, как в зал упала тишина. Не та, гнетущая, придавливавшая плечи, а та особая тишина, готовая в любую минуту взорваться шквалом гневных голосов: — Да, стреляли в упор, — повторила она и взглянула на оторопевшего Барковского.

— Не бойтесь, я не зачислю вас в стан врагов, — сказала она, — но сегодня мы тоже в атаке. Мы атакуем трудности, оставленные нам войной. Их атакует и Кирилл Озеров. Почему же вы, Барковский, не среди атакующих?

На этот раз он не осмелился усмехнуться ей в лицо, и она продолжала говорить, обращаясь теперь ко всем. Ей хотелось, чтоб ее слова заставили подтянуться тех, кто еще подобно Барковскому, Дроботову не очень-то охотно подставлял лицо горячему воздуху доменных печей; тех, кто не прочь был на смене позабавить друг друга анекдотом, непристойной шуткой.

— Будущее можно приблизить только широким шагом, — проговорила Вера Михайловна и тут же поняла: опять не те слова. Слишком громкие и оттого пустые. И она сказала: — Мы теперь многое можем: грамотно работать, создавать новую технологию, проводить опыты. Каждый из нас может ошибаться, но не отступать.

Ей дружно захлопали темными, с затвердевшими буграми ладонями. Весело, с каким-то озорным огоньком в глазах смотрел на нее Бартенев. После собрания к ней подошел Рогов.

— Зачем меня-то сюда притащили? Тут и разговора о руде не было!

— Это не значит, что разговор о руде не состоялся у нас с вами, — сказал подошедший Бартенев, глядя сверху вниз на маленького Рогова, и увлек его в свой кабинет.

Кострова возвращалась домой с Гущиным в его машине. На улице шел обложной дождь и перед глазами все расплывалось в мутной ночи. Но на душе у Веры Михайловны было легко. Она доверчиво призналась Гущину: