Ненаглядный призрак - [18]

– Да мужчине об этом некогда думать. Он в систему влезает, как шпунтик, и вертится, пока не сломают. То рабочий муравей, то клерк, то мудак политический. В крайнем случае волк-одиночка.

– Я, скорей всего, тоже клерк.

– Ты женщина, да ещё какая!

– У тебя, наверно, все дамы утончённые, с длинными кистями и пыльным взором, и ноги у них узкие. А у меня такого нет, и подъём огромный. Ещё вот ноготь на большом пальце слез.

– Не горюй, девочка, он у тебя вырастет уже к зиме!

– Ну да, да. Я не горюю, я как есть… А ты знаменитость, цветной воздух, типа.

– Лучше бы я был завотделом в банке, да?

– Не-не! Боже упаси. Тогда лучше сторожем или таксистом… У меня, кстати, руки и ноги тяжёлые. Как ты терпел мои обнимания во сне?

– Сам не знаю, чуть не погиб.

– Я даже не знаю, как с тобой женщины целуются. Они же стесняются, по-любому! Или они тебя насилуют.

Тут после разговора мне в голову пришло, что я вообще его не представляю в этом процессе.

Дома сижу, опять жду звонка. На сайт выйти не могу.

Я, когда арбуз уронила на клавиатуру, наверно, какой-то файл удалила. После этого связь падает, почта не идёт, и как тут влюбляться??

Люба пятый номер меня спрашивает, по какому принципу я выбираю людей. Вхожу в задумчивость. Могу только сказать: мне нравятся свободные. Которые сами для себя решают, как жить, и живут.

Но я вот что не пойму: откуда в людях такая жалкость? У каждого буквально, пусть он уже сто пятьдесят тысяч миллионов раз Дино де Лаурентис, всё равно – страх и жалкость.

Обращаюсь к Любе с тупым вопросом: скажи, мы ведь раньше все кем-то были? У Любы голова ясная. Раньше, говорит, мы все были детьми.

Да, это я ещё помню. Как я претендовала на вакансию снежинки.

Когда мои родители поженились, им дали временное жильё с туалетом на улице. В этом временном жилье я прожила двенадцать лет, потому что советская власть сменилась и оно стало постоянным.

Мне-то было нормально, а вот моей маме с двумя детьми, с водой из колонки и общим туалетом на улице, наверно, было не очень.

Я ходила в детсад, там на Новый год нужны наряды – все девочки снежинки! Это же главное счастье.

Матери некогда, она ругается на меня: «Придумали всякую херню, какие-то наряды!..» Ну, пришивала, конечно, к платью мишуру снизу, прямо накануне, поздно вечером – я к тому времени уже вся исстрадаюсь.

Отец делал мне корону, тоже почти ночью. У нас были пластинки маленькие, они лежали в папке, а на ней снежинка нарисована. Он эту снежинку как-то обводил, переносил на картон, фольгой обклеивал – и ёлочные колотые игрушки сверху, чтобы гламурно блестело.

И резинку от трусов – чтобы держалось.

Ну вот. Близится Новый год, завтра утренник. Все девочки в садике уже обсудили, кто кем будет и что кому шьют.

Прихожу домой, отец телевизор смотрит. Я хожу вокруг него: мол, давай уже корону-то делай!

Он отмахивается: «Да сделаю, успею».

А время поджимает, уже темно, зима ведь, мне спать вроде как надо. Он говорит: «Всё! Сейчас делать начинаю», – и ватман достаёт.

Я поверила и ушла спать.

Наутро встаю… Пипец. Вместо короны – шляпа мухомора.

Ему, видно, лень было заморачиваться, он по-быстрому вырезал круг и свернул в конус.

Ну и всё. Я была мухомором среди снежинок.

Это сейчас – чем больше выпендришься, тем лучше. А тогда? Я была толстая. Меня даже не взяли показывать гостям аэробику.

Тут у нас день рождения начальницы случился, и меня заставили выпить полбутылки шампанского. В этот момент звонит моя дизайнерская звезда. Спрашиваю:

– Когда у тебя будет вмешательство «пан или пропан»?

– Уже через четыре дня. Скажи мне что-нибудь радикальное!

– В каком смысле? Что-то страшное?

– Хорошо, давай страшное.

Подумала и говорю, под влиянием шампанского:

– Я тебя изнасилую.

Он подумал и говорит:

– Симпатичная мысль, творческая.

– Радикально получилось?

– Да, мне понравилось. Как только оклемаюсь после хирургии, сразу позову тебя встречаться.

– Ну всё, замётано. Я по такому случаю накрашусь, так и быть.

Ещё минут пять поговорили о положении в мире. Прощаемся.

– Ну ладно, – говорю, – береги себя там! Мне всё-таки ещё тебя насиловать предстоит.

– Ради этого постараюсь.

Я потом полчаса в зеркале себя разглядывала, невзирая ни на кого. Тоже ещё снежинка.

История вторая Цветной воздух

Я позвонил ей за четыре дня до своей смерти, потому что оказалось, больше некому позвонить.

Она была слегка пьяная, поздравляли кого-то на работе, и разговаривала смелее, чем в тот вечер, когда осталась у меня ночевать.

Звонил-то я с одной целью – попрощаться, и всё.

Но она вдруг захотела условиться о каком-то любовном будущем, пообещала в честь меня накраситься и прямо даже изнасиловать. Ну, я говорю, согласен быть потерпевшим.

А что я мог ответить? Не приглашать же её пить компот на моих поминках.

Я уже давно заметил, как на некоторых отдельно взятых лицах появляется черта обречённости. Ещё месяц, ещё неделю назад её точно не было, а потом – раз, и видишь эту ужасающую окончательность. Независимо от возраста. Конец фильма осознаёшь до того, как поплывут заключительные титры, белые на чёрном.

Но вот заглянуть в зеркало, чтобы оценить своё лицо с этой же точки зрения, насчёт близости к финалу, я догадался только недавно, в апреле, после свидания с врачихой, которая меня сразила своей надменностью.