Немые свидетели - [8]

Объяснения были нелепыми. Но еще более грубо выглядела сама фальшивка. Замкнутый, осторожный, осмотрительный Чернышевский выбалтывает в письме Плещееву множество сведений, некоторые из которых почти наверняка даже не могли быть ему известны.

Весьма неподходящим оказался и адресат письма. Поэт Алексей Николаевич Плещеев в юности примыкал к петрашевцам, но к началу 60-х годов не только не имел никакого отношения к радикально настроенной интеллигенции, но даже старался держаться от нее подальше. И вот этому-то Плещееву, с которым Чернышевский почти не переписывался (от редакции «Современника» переписку с ним вел Добролюбов), он вдруг посылает письмо, где, в частности, признается в том, что сочинил прокламацию «Барским крестьянам».

«Что могло натолкнуть, — спрашивал Ю. Стеклов, — Костомарова и его вдохновителей из Третьего отделения на мысль о сочинении письма к Плещееву? Во-первых, Плещеев рекомендовал Михайлову и Чернышевскому Костомарова, который искал литературной работы и которого оба названные писатели пригрели. А, во-вторых, косвенный ответ на этот вопрос дает следующее. В письме Чернышевского к Костомарову от 2 июля 1861 года имеется непонятная для нас фраза: „О нашей благотворительности в пользу дворовых пишу к Алексею Николаевичу“. С другой стороны, в письме Плещеева к тому же Костомарову от 3 июня 1861 года сказано: „Я писал к Чернышевскому — если он ответит через вас, то дайте знать“. Эти письма, якобы найденные у Костомарова 10 марта 1863 года, наверное, были Костомаровым представлены Потапову гораздо раньше. Но если даже они очутились в руках Потапова только в марте, то ведь письмо к Плещееву выплыло только в июле. Возможно, что, обсудив содержание этих писем, почтенная компания пришла к выводу, что их можно использовать для… нового подлога. Правда, в письме Плещеева не говорится, что он писал Чернышевскому через Костомарова, и относится оно к июню, а не к весне 1861 года, но такие мелочи не имели для жандармов значения. Станет ли Сенат разбираться в хронологических несуразностях, раз дело идет о таком „преступнике“, как Чернышевский! Мы не утверждаем, что наша гипотеза бесспорна, но она представляется нам довольно правдоподобной».

Итак, второе косвенное доказательство было получено, Сенат поспешил сделать новую экспертизу. На сей раз секретари Сената, получившие нагоняй «за странную» первую экспертизу, были единодушны в своем решении: письмо Плещееву имеет несомненное сходство с другими рукописями Чернышевского.

Правда, по законам элементарной логики не мешало бы еще опросить, так сказать, заинтересованных лиц. Разумеется, Чернышевский будет все отрицать. Но есть еще Плещеев! Ведь из письма Чернышевского следует, что он владелец тайной типографии и вообще прекрасно осведомлен о всех революционных организациях. После Чернышевского Плещеев по крайней мере враг номер два.

Плещеева вызвали в Сенат и показали письмо. Он сразу же отверг авторство Чернышевского, хотя и признал, что почерк на первой странице (и только на ней) чем-то напоминает почерк Чернышевского. Смысл же ему совершенно не понятен, и Чернышевский не мог написать ему, Плещееву, такое письмо.

Сенат проявил чудеса гуманности. С владельца и организатора тайной типографии, единомышленника и соратника Чернышевского — если исходить из письма, — взяли лишь расписку, что он явится по первому требованию, если в том будет надобность. Плещеев уехал в Москву. И надобность в нем никогда не возникла.

Через несколько лет после допроса Плещеев писал известному историку русской литературы Пыпину: «Подделка под руку Ник. Гавр., и самая грубая, бросилась в глаза, в особенности во второй половине письма (оно было на 4 страницах). Тон его также совсем не походил на тон Ник. Гавр., никогда не употреблявшего тех выражений, которые там встречались. Не говорю уже о том, что содержание письма было совсем для меня непонятно. Меня упрекали в нем за недостаток энергии, и в образец мне ставились какие-то люди, „действовавшие на Волге“ и пр., словом, говорилось о таких вещах, о которых я никогда не слыхал от Ник. Гавр.».

>Экспертиза

Более чем за месяц до Плещеева в Сенат вызвали Чернышевского и показали ему письмо, которое он отказался признать своим. Письмо поступило после этого на «экспертизу» секретарям. Но Чернышевский тоже решил сделать анализ собственного почерка. Этот анализ глубок и интересен. Он более чем на полстолетие предвосхитил разработку научных основ исследования почерков, сделанных только в начале XX века.

После революции, когда стали доступны архивы III отделения и Сената, по заданию журнала «Красный архив» группа экспертов провела графическую приметоописательную экспертизу: сравнительный анализ почерков Чернышевского, Костомарова, а также почерка, которым исполнена «собственноручная записка» и письмо, к Плещееву. И выводы экспертов во многом совпали с выводами Чернышевского.

Наиболее интересные особенности почерка Чернышевского таковы:

1) буквы «ъ, ч, ы, ж» во всех случаях выше остальных букв в данном слове, причем буквы «ч, ъ» большей частью пишутся с большой угловатой головкой;