Немой - [79]

— Потерпи, — говорил он обычно. — Вот понадобится, тогда считай, что ты ее на дороге нашел.

— Как ты думаешь, мать, дождемся мы с тобой возвращения Винцялиса или нет?

— Бог милостив, отец. Хочется еще прогуляться по долине, как двадцать лет назад…

КАК ХОЗЯЙСТВО ВОЗРОДИТЬ БЫЛО ЗАДУМАНО

Стало быть, Винцас Канява вырос в хорошей семье. Третьи его родители не были любителями спиртного, их дети — тоже. Ну, а если и держали в доме водку, то, как и купоросное масло, на крайний случай. До того, чтобы искать ее где-нибудь в корчме, не опускался ни стар ни млад. Может оттого, что сами ни в чем не нуждались, были обеспечены всем вдоволь, двоюродные братья совершенно не завидовали Винцялису, и не было поэтому горьким его сиротство, как у других.

Когда он подрос, то стал трудиться наравне с братьями, с ними и науку одолевал в начальной школе у хорошего учителя. Учеба ему давалась на редкость легко. В школе он был первым. Способный, любознательный, мальчик очень любил читать, причем все, что попадалось ему в руки. В доме у тети и ее сдержанного, степенного мужа можно было найти и запрещенные тильзитские издания. Эти книги не раз были причиной серьезных разговоров и даже огорчений. Значит, здесь обнаруживались зачатки идейности: в этой семье хоть в какой-то мере размышляли о том, что такое добро и зло.

Деревенские старики считали злом все новое. А молодежь — наоборот. Голова у Винцаса была забита новшествами, он собирал их по крупицам и из жизни, и из литературы. По-новому обрабатывать землю юноша учился у своего соседа, графа Зубоваса, ученого агронома, любившего свое дело и получавшего на своих землях более высокие урожаи, чем другие. Мало того, Винцас был в курсе политических новостей; с большой охотой сообщал о них всем вокруг, будь то молодой человек или дряхлая старушка; при этом он не пытался в чем-либо убедить, а делал это, чтобы скрасить скуку, навеваемую беседой на избитые темы. Умом, сердцем и в своем воображении Винцас рвался на широкий простор, он вовремя почувствовал, что ему предстоит сделать нечто очень важное.

Уже в отроческом возрасте Винцас затосковал по родной усадьбе и возмущался, что арендный срок так долог. Завернет, бывало, к своим крестным родителям, а сам успевает подметить, что арендатор заправляет тут, ей-ей, как в чужом хозяйстве, хоть и пользоваться этой землей ему придется половину своей жизни. Усадьба досталась арендатору от покойных хозяев оскудевшей, те пальцем не пошевелили, чтобы поднять ее, мало того, он пустил на растопку ограду, протянувшуюся на целых три километра, — единственное, чего родители Винцаса не запустили вконец.

Сколько же кольев понадобится, чтобы снова обнести усадьбу частоколом? Да и что это за мера такая — километр? Уж коль скоро русские на масленицу блины аршинами меряют, то отчего жемайту не промерять свой забор километрами? Иначе говоря, определить, сколько он займет места.

Крестные родители были того же мнения.

— Да ты, Винцялис, совсем мужиком стал, — радовались они при встрече. — Мог бы до сих пор в хозяйстве делами заправлять, и не пришлось бы нам устанавливать такой большой срок аренды. Того и гляди женишься, легкое ли дело сызнова все начинать.

О женитьбе Винцас пока не помышлял, оттого и не особенно задумывался над тем, каким должно быть семейное гнездышко. Но все обернулось по-иному, стоило ему обратить внимание на дочку Берташюсов Уршулю, миловидную молоденькую девушку из согласной и зажиточной семьи — здоровую, работящую, да к тому же, по слухам, с солидным приданым.

С каждым разом все сильнее крепла убежденность кумовьев в том, что эта первая на всю округу красавица-богачка уготована не кому-нибудь, а первому красавцу. Во всяком случае, таким им казался Винцас. Да и сам он на протяжении почти двух лет тешил себя мыслью о семейной жизни, хозяйстве, где он был бы сам себе голова, о жилье, подходящем и для него, и для нее.

Арендатор делал все спустя рукава, и чем дальше, тем хуже, точно имел злой умысел: чтобы после него никто не смог в усадьбе жить. Строения доживали свой век: кровля вконец развалилась и показывала «ребра», напоминая падаль, у которой псы обгрызли бок; стены оседали, стекла лопались, и арендатор затыкал их дранкой да тряпьем. Хозяйство Канявы являло собой тягостное зрелище.

«Двор Канявы» стал своего рода символом нищеты и запустения, бросал тень на всех, кто носил эту фамилию, и не имел, однако, с однофамильцами ничего общего.

Для Винцаса это был нож острый. Хоть живым в землю лезь, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать; или же бросайся, не раздумывая, перекраивать все с плеча, чтобы от старого и следов не осталось. Но юноша, как бы там ни было, относился к типичным жемайтам — с традициями. Многому он научился из книг и у Зубовасов, однако, как истинный жемайт, считал основой основ хозяйства просторное строение и надежно огороженные земли.

— У всех-то свиньям — свиньино, лошадям — лошадиное, у коров, овец да птицы — свои загоны, пусть себе пасутся, не причиняя разора, без пастуха. Лишь на землях Канявы никакой загородки нет, вот и не знаешь, где тут выгон, а где посевы. Покойные родители, царство им небесное, жили скромно, и все-таки поросята у них через плетень не лазили; а нынче что мне в наследство досталось: по полю хоть на телеге вдоль и поперек раскатывай… Хоть в деревне не показывайся.