Немой - [33]
— Слыхали, с самим Перкунасом себя равняет! Всевышний нашелся, скажите на милость! Грозовой бог, так тот хоть по небу на своей собственной коляске раскатывает, грохоту наводит, а ты, Раполас — что вилы навозные: куда кинешь, там и поднимешь. Неужто ты весь свой век сиднем просидишь, а? Всю жизнь проторчишь на лавке? Так и не расстанешься со своей вонючей трубкой? Ну и табачище, ну и вонища! Видать, у тебя от курева язык облазит, вон как ты им махаешь, никак остужаешь? Меня от твоего курева издаля кашель разбирает, глотку от дыма дерет, в голову шибает. Выходит, так и не подышим в избе чистым воздухом? Придется все время выскакивать да хватать его, совсем рыбами заделаемся. Почему наш отец не курит — и ничего, терпит?
— А у него и без дыму голова тобой задурена. Совсем ошалел от твоей трескотни, — нечаянно вырвалось однажды у Раполаса, который молча сидел на лавке, неподвижно прислонившись к стене — ни дать ни взять глиняная статуя в костеле.
Довидене называла отцом собственного мужа. Его она тоже ела поедом, как и Раполаса, однако при этом беззаветно любила как отца своих детей и уважала за сметливость. Вот почему при последних словах деверя она так и заполыхала, ее прорвало:
— Дай тебе бог иметь его голову. Чьими, по-твоему, руками возведены эти хоромы, а? Амбары, скотный двор, постройки? Чьими руками залежи подняты? Чьими руками приданое девчонкам сколочено? Его руками, не твоими, и как раз потому, что я дурю ему голову. А не дурила бы, не подстегивала, не пеклась о том, чтобы он как положено ложился, вставал, молотил, молол, пахал, косил, представляю, что это было бы! Так и сидели бы ты да он целые дни квашни-квашнями.
Что ни день она тщетно пыталась приставить Раполаса хоть к какому-нибудь делу.
— Сходил бы ты за водой к колодцу, что ли. Или хотя бы журавль починил. Не видишь разве, на честном слове держится. Еще прибьет кого-нибудь грузилом.
Молчание Раполаса еще пуще выводило из себя невестку. И неизвестно, во что бы вылилась эта ненависть, если бы сгустившиеся тучи не разгоняла Раполасова жена — Раполене. С самого начала она взяла на себя роль громоотвода.
— Да ну его! Разве ж мне самой трудно принести воды, что ли? Да и сколько там дыма-то от одной трубки, вон дверь целый день не закрывается. Вот сейчас дымоход открою, дым и вытянет… — вставляла она как ни в чем не бывало, продолжая хлопотать по хозяйству.
— Хоть бы щепок из дровяника принес! Ужин на носу, а чем огонь разжигать, волосьями своими, что ли? Да и опечье совсем раскололось. Того и гляди огонь выбьется наружу, пожар вспыхнет. Сходил бы в загон за глиной да трещины и замазал.
— Да ну, будто бы мне трудно щепок набрать! А рассохлось-то не только опечье, вся печка растрескалась. Давно ее нужно было переложить заново, да одному Раполасу это не под силу.
Лежа в постели, невестка придумывала для Раполаса все новую работу и нервничала оттого, что его жена сводила ее усилия к нулю.
— «Да ну, будто я не принесу! Да ну, будто я не наберу!» Все «да ну» и «да ну»! Да ведь ты, Раполене, вконец его своими потачками испортишь. Куда ж это годится, мы все трудимся в поте лица, хлеб да добро наживаем, а он один баклуши бьет, да? Вот и корми сама этого дармоеда. Старость — старостью, а лодырь так и будет гонять лодыря. Да ведь и другие мужики в годах, а ничего — люди как люди. Что-то делают, копошатся, и хвори им нипочем; работенку по силам находят, а этот…
— Сама-то ты небось с самого завтрака можешь разлеживаться. И запросто пролежишь аж до обеда, покуда к столу не надо будет садиться. Разве не я со всеми делами управляюсь? Разве не я с первыми петухами встаю? Разве я на всех еду не готовлю, рогалики не пеку, хлеб не замешиваю, скотине пойло не варю? Только отнести и остается. Есть работница, и ладно, а нет — обхожусь без нее, никого в помощники не зову. Так чего ж ты вечно сватаешь мне Раполаса в подручные? Разве мужицкая работа — мое дело, а?
— Ничего себе загнула: можешь разлеживаться! — Довидене даже присела в постели. — Да что же это было бы, коли б я в постели до обеда прохлаждалась? Кто бы прял да ткал? Кто бы с мясом да молоком управлялся? Глянь-ка, сколько у нас окороков, полтей[12] на чердаке коптится, сколько сальников, сычугов-скиландисов да колбас! Вон в кладовке полный глечик масла сбила да еще в одном сметаны заквасила. Гости до нее большие охотники. Бывало, поднесешь им мисочку масла, а рядом сметанку топленую выставишь, так они тут же к сметане тянутся. Да разве мы незваного гостя боимся? Разве ушами хлопаем, коли ненароком настоятель в гости пожалует? Кто угощений моих отведает, непременно скажет на прощанье: «Во всем свете такой хозяйки не сыскать!» Так-то. А если и полежу когда, так ведь, сама знаешь, не от хорошей жизни. Забыла нечто, сколько раз я рожала? Покуда родишь, бывало, поясница так и разваливается, спина так и разламывается. Потом качай их, колыхай, ночей не спи, доглядывай, хорони, убивайся над ними да молитву твори. Вон куда здоровье мое ушло. Я и надрывалась, покуда силы были. И вставала ни свет ни заря, и завтрак готовила, и мясо рубила, и лучину щепала, и семью обувала-одевала, и солдат-смирителей на постое кормила да ублажала, чтобы волю рукам не давали. На мой век работы хватит. Я сейчас встану, не бойся, до обеда валяться не буду. Вон и прялка меня дожидается. Как-никак полтора пуда льна начесано. Выходит, снова всю семью одевай, а уж как за прялкой насидишься, в пояснице боль такая, точно псы ее зубами рвут. Босиком сядешь — от пола глиняного холодом так и тянет, обуешься — ноги устают. Вот и крутись. А по-твоему выходит, ты одна тут и работаешь, ты…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В книге «Мост через Жальпе» литовского советского писателя Ю. Апутиса (1936) публикуются написанные в разное время новеллы и повести. Их основная идея — пробудить в человеке беспокойство, жажду по более гармоничной жизни, показать красоту и значимость с первого взгляда кратких и кажущихся незначительными мгновений. Во многих произведениях реальность переплетается с аллегорией, метафорой, символикой.
В романе классика литовской литературы А. Венуолиса (1882—1957) запечатлена борьба литовцев за свою государственность в конце XIV века. Сюжет романа основан на борьбе между Литвой и Тевтонским орденом. Через все произведение проходит любовная линия рыцаря тевтонского ордена и дочери литовского боярина.
Действие романа происходит в Аукштайтии, в деревне Ужпялькяй. Атмосфера первых послевоенных лет воссоздана автором в ее реальной противоречивости, в переплетении социальных, духовых, классовых конфликтов.