Немой - [27]

Одной рукой и хлебные крошки не подхватишь, чтобы те не сыпались наземь и не случилась такая непочтительность по отношению к дару божьему. Поэтому женщина, угощаясь, держит перед грудью ладонь лодочкой, чтобы в случае чего поймать гриб или крошку в воздухе и вернуть их назад, как водворяют на место за ухо неслуха-подпаска. Наваливаться грудью на стол во время еды неприлично, следует держаться от него подальше.

— Ох, и вкуснотища, соседушка! И как это тебе удается? Вот это засол — грибок хрусткий, точно его и не варили, ядреный. Всего в меру — и соли, и кислинки… — вмиг позабыв про церемонии, оживляется гостья и поворачивается всем телом к хозяйке.

Раполене рада-радешенька похвале — легко же ей было угодить гостье; подперев рукой подбородок, она стоит и польщенно улыбается.

— Да уж у помещичьего кухаря не обучалась. Не такая это мудреная штука придавить грибы гнетом, правда, он должен быть чистый, без гнильцы и сухой. Нужно только следить, чтобы не завелась плесень, тогда рассол не прокиснет.

И все равно гостье кажется, что ни одной стряпухе на всем белом свете не угадать с такой верностью, сколько чего нужно класть. Точно так же должен был поражаться Одиссей, не ведавший, из чего готовят питье и пищу для богов Олимпа — нектар и амброзию.

Соленые грибочки, да еще в сметане! Чьих сердец не склонили они в сторону Северии в Аужбикай! Покорили всех грибки и здесь, в Савейкяй. А если прибавить к тому молодость, миловидность молодой хозяйки и нефанаберный нрав, то нетрудно будет понять, что с самого первого дня супруги Гейше стали среди дворни первыми благодаря не только своему положению, но и личным достоинствам.

Счастливо складывалась жизнь Северюте — и семейная, и социальная. Она была довольна ею и, судя по всему, счастлива, хотя вообще-то эти два понятия зачастую существуют раздельно. Можно быть весьма довольным жизнью и в то же время несчастным.

— Другой такой разумницы, как ты, пичужка моя любимая, белочка моя шустрая, и на свете нет, дайся… — то и дело приговаривал Раполас, которому, разумеется, солененьких грибков доставалось больше всех. Он ел и был на верху блаженства, прижимая к себе одной рукой присевшую рядом женушку, которая потчевала его поистине пищей богов.

— Не могу взять в толк, дайся, как это люди живут холостыми. На свете вон сколько молодых да пригожих девушек, одна умнее другой. И все-таки, почитай, на самую замечательную, самую красивую из них положил глаз Раполас Гейше, савейкский распорядитель.

По вечерам он ластился к Северюте, не мог налюбоваться ею, той, в коей видел не только жену, но и, пожалуй, дочь. Благоговейно, как на святую, смотрел на нее Раполас; Северии же было радостно оттого, что она так мила сильному, пусть и не первой молодости мужчине, и покойно, что о ней радеет, любит ее такой добропорядочный человек. Потому она ни разу не задумалась, каков же на самом деле тот, кто так любит и умеет ее любить. А прояви Северия любопытство, она заметила бы, что ее Раполас, хоть статью и вышел, зато лицо у него не без изъяна — ему недоставало той самой малости, которая делает такими миловидными и привлекательными юношей. Но Северия довольствовалась тем, что Раполас ее «муж», и притом хороший муж, так что нечего придираться к тому, чего ему не хватало и чего в нем с избытком. Разве обращают внимание на посудину, из которой хотят напиться, есть ли на ней следы молока, а то и теста? То-то! Дескать, не помрешь…

Раполас прямо-таки ошалел от счастья. Жена теперь казалась ему не просто женщиной, а неким сверхъестественным существом; ореолом таинственности была окутана и она сама, и ее помыслы, и ее поступки. Даже ее знаменитые грибы появлялись в доме тоже невесть откуда и сами оказывались в горшках, хотя, по правде говоря, ни он, уходя на работу с рассветом, ни остальные не замечали, как она убегает по грибы и как их солит. Да он и не видел нужды следить за женушкой… Для него она была «женой», притом хорошей женой, и этим все сказано. Те, кому суждено отведать ее грибков или ее любви, пусть радуются в открытую, хвалят ее заглазно и завидуют всему в ней.

С легким сердцем, с неизменной улыбкой на лице уходил Раполас по утрам из дому, с улыбкой возвращался и даже в поле продолжал улыбаться. Он стал еще человечнее, чем был когда-то. Теперь он не сторонился даже работниц. Так и искал повода, чтобы поболтать и лишний раз похвастаться своей женой. Вроде бы умудренный опытом человек, а все равно не знал такой простой вещи, что хвалить одну женщину другой — все равно что плюнуть той, второй, в душу, намекнуть, как говорится, оглоблей: гляди, какие женщины бывают на свете, не то, что ты.

Работницы же нынче сами избегали упущенного из рук жениха, ехидно обзывая его «полудурком-хвастуном», а его супругу «курицей».

— Было бы о ком говорить — девка как девка… А своей вечной похвальбой он только себя на смех выставляет… Горе луковое — выходит, что его, то самое лучшее… Мол, таких, как она, и быть не может. Ясное дело, куда всем до нее! — шипели в укромных уголках работницы, особенно те, что терлись когда-то под боком у распорядителя, тщетно пытаясь приглянуться ему.