Немец - [2]

Дом, к которому они шли, оказался старым, трехэтажным, с облупленной штукатуркой, тяжелой, гулко хлопающей дверью и длинным неосвещенным коридором.

— Этаж-то какой? — спросила мать.

— Третий, — виновато сказал отец. — Но ты, Клавдия, не огорчайся. А если бы пятый или шестой достался, тогда как бы?

Мать не ответила и стала тяжело подниматься по лестнице.

Отец отпер дверь, они вошли в большой коридор. Комната была открыта, и Витька увидел немца. Немец поднялся со стула, шаркающей походкой двинулся навстречу. Он был совсем старый, со спутанными седыми волосами и поросшими седой щетиной впалыми щеками, с морщинистым лбом и слезящимися серыми глазами. На нем был помятый, в пятнах, темный пиджак, светлые, тоже все в пятнах, брюки и войлочные туфли. Как-то странно хихикнув, он протянул к Витькиной голове большую руку со скрюченными пальцами. Витька шарахнулся в сторону. Старик жалобно посмотрел на него и что-то сказал.

— Не понимаем мы по-вашенски, — проворчал отец. — Так что, вишь ли, не собеседники мы тебе.

Старик покивал, что-то еще проговорил и вошел обратно в комнату.

— Еще придушит ночью, — опасливо сказала мать. — От них всего дождешься.

— Ну уж так и придушит, — сердито сказал отец. — У него и силы-то никакой в руках нет.

— Пристукнуть чем-нибудь силы хватит, — заметил Витька.

— Ну ты вот что, — сказал отец, — давай маршируй на улицу, с пацанами познакомься, поосмотрись, нечего тебе тут делать — мы уборку начнем, а к ужину кликнем. От тебя все равно пользы с гулькин нос — один беспорядок.

Во дворе сидел на сложенных столбиком кирпичах белобрысый мальчишка и поплевывал из бузиновой трубочки в мишень, нарисованную мелом на сарае. Он уже наловчился, и почти все ягоды точно попадали в цель. Возле кирпичей лежало много других трубочек разной длины, мальчишка брал то одну, то другую, соблюдая ему одному понятную последовательность.

— Ты чего из разных? — спросил Витька.

— Чемпионскую выбираю, — объяснил мальчишка.

— Это зачем?

— Чтобы оставить себе. Остальные выброшу.

— Выбрасывать-то чего? Отдай мне.

— Бери — не жалко. Я знаю, где еще растет…

— Ты местный или приехал?

— Приехал, из Сибири. Отец у меня был местным. Мы — латыши.

— А у нас в квартире немец живет, — сказал Витька.

— Нашел, чем хвастаться, — усмехнулся мальчишка.

— Кто хвастается? Я думаю, что его надо отравить, — сказал Витька. — Они наших сколько поубивали. У меня двоих братьев на фронте убили.

— Это просто, — сказал мальчишка. — Подсыпать в суп той штуки, которой крыс и тараканов травят, ему и капут.

— Поможешь достать?

— Можно, ему много не надо. Старик. Я его видел.

— Наверное, он шпион, — предположил Витька. — Так просто бы не оставили. У меня батька машинист, вот немец и будет шпионить — куда повез груз и зачем.

Мальчишку это предположение заинтересовало, он даже трубку в сторону отложил.

— Вот гад, а! — сказал он. — Наверное, и по-русски понимает, а притворяется, что нет. Ты нарочно в его присутствии начни Гитлера ругать, а сам посматривай, побледнеет или нет…

— Ага. Но отравить его надо. Тебя как зовут?

— Валдис.

— А меня Витькой.

— Пойдем, я тебе покажу, где бузина растет. Там еще много интересного есть — свалка рядом.

Когда Витька вернулся домой, мать накрывала на стол, а немец сидел тут же в комнате на своем стуле и был одет в отцовскую полосатую рубаху и в отцовскую меховую безрукавку. Лицо у немца было красноватым, а волосы — мокрыми и прилизанными.

— Ты чего это его вырядила? — спросил Витька.

— Выкупала я его, — сказала мать. — С керосином. Блох-то на нем и вшей было, матерь пресвятая, прямо кишмя кишели!

— Ну и пусть сожрали бы.

— Так и на нас ведь перебежать могут. Да и человек все же, не-зверь.

— Немец он, а не человек, — сказал Витька и, внимательно посмотрев на немца, добавил: — А Гитлер его — сволочь!

Немец в лице не изменился.

— Не задирай его, — сказала мать. — Он спокойный.

— Еще бы не спокойный, — сказал Витька. — Я бы ему показал.

Отец пришел с бутылкой водки.

— Новоселье не новоселье, — сказал он, — а стены обмыть надо.

На столе дымилась картошка в мундире, в блюдце лежала ржавая, купленная в дороге селедка, черный хлеб был нарезан тонкими ломтиками. От предвкушения выпивки отец повеселел.

— Ну что, — сказал он немцу, — садись, что ли. Может, ты того и не стоишь, кто тебя знает, но у нас не водится так, чтобы хозяева ели, а кто-то в сторонке сидел. Давай, давай, не стесняйся. Имя вот у тебя неудачное, как нарочно дали, и произносить не хочется — Фриц. — Оп повернулся к Витьке. — Слышь, его на самом деле Фрицем зовут. А насчет отчества спрашивал, так ничего и не понял.

— Не буду я с ним за столом сидеть, — заявил Витька.

— Ладно, — сказал отец, — пусть посмотрит, что мы не звери, как они. Может, напишет кому из родни.

Немец, виновато улыбаясь, подсел к столу, потянулся к кастрюле, взял картошину и, дуя на нее, стал торопливо чистить.

— Что он хоть тут ел? — спросила мать.

— Черт его знает, — сказал отец. — Может, соседи что приносили. Ему много не надо.

Витька вспомнил, что те же слова сказал Валдис, и представил, как немец съедает яд, лицо его делается испуганным, и он начинает сползать со стула на пол. Витьке стало страшно и почему-то жалко немца. Старый, чистый, в отцовской безрукавке, немец казался безопасным и вообще не походил на тех фашистов, которых показывали в кино.