Некто Гитлер: Политика преступления - [30]
Из этого ничего не вышло. Как Гитлер переиг-рал своих младших партнеров-консерваторов в следующие месяцы и окончательно выиграл у них в следующем году, сосредоточив тотальную власть в своих руках после смерти Гинденбурга в августе 1934 года, слишком хорошо известно, так что обойдемся без детального пересказа событий. Но вот что заслуживает здесь внимания, потому как это вовсе не общепризнанно, а многих, возможно, и удивит. Единственные политические противники или конкуренты, с которыми Гитлер всерьез считался в 1930–1934 годах, а временами всерьез боролся, были консерваторы. Либералы, католики из Партии Центра и социал-демократы не представляли для Гитлера особой проблемы, как, кстати, и коммунисты.
Та же ситуация сохранилась и в период его неограниченной власти, начавшийся с августа 1934 года. Либералы, католики и социал-демократы настолько, насколько они остались верны своим убеждениям, заняли пассивную позицию, отступили в безопасную для Гитлера внутреннюю и внешнюю эмиграцию. Чисто символическое сопротивление и отважная подпольная деятельность малочисленных, легко уничтожаемых и вновь возникающих коммунистических групп не могут не вызвать уважения своим отчаянным и безнадежным героизмом, но для Гитлера это была скорее полицейская проблема. А вот консерваторы с их хорошо укрепленными позициями в армии, дипломатическом ведомстве и государственных органах оставались для него серьезной политической проблемой – совершенно необходимые для ведения дел, наполовину союзники, наполовину оппоненты, а иногда совсем и не наполовину: Папен и Шлейхер попытались взбунтоваться в период кризиса летом 1934 года (Шлейхер заплатил за это жизнью, Папен был отправлен в дипломатическую ссылку, в Стамбул). Консервативные генералы вермахта разрабатывали планы государственного переворота в 1938 и 1939 годах[67], консервативные политики, такие как Гёрделер[68] и Попитц[69] всю войну конспирировали против Гитлера с представителями армии, государственных органов и бизнеса и в 1944 году наконец создали своего рода большую коалицию политических и военных консервативных противников Гитлера, что и завершилось покушением 20 июля 1944 года[70]. Это покушение было в высшей степени консервативным, аристократическим делом – верно говорится, что список казненных заговорщиков 20 июля напоминает выдержку из «Готского альманаха»[71]. Правда, для вида несколько постов в своем правительстве заговорщики планировали дать социал-демократам[72]. В немалой степени заговор потерпел неудачу потому, что романтически-консервативные государственные идеи заговорщиков были столь же не разработаны, анахроничны и далеки от действительности, как ранее – государственные идеи Папена и Шлейхера.
Конечно, по-настоящему опасной для Гитлера консервативная оппозиция так и не стала, и серия его легких побед над оппозиционными аристократами была непрерывной. И все же это была единственная оппозиция, которая оставалась проблемой для Гитлера до самого конца его правления; единственная оппозиция, имевшая шанс, пусть и очень маленький, свергнуть его и по меньшей мере один раз такую попытку сделавшая. И это была оппозиция справа. С ее точки зрения, Гитлер был левым, был революционером.
Над этим стоит подумать. На крайне правой стороне политического спектра расположить Гитлера не так легко, хотя сегодня многие именно там его и располагают. Естественно, он не был демократом, но он был популистом: человеком, чья власть опирается на массы, не на элиты; в известном смысле это был достигший абсолютной власти народный трибун. Его важнейшим средством власти была демагогия, важнейшим орудием – не четкая иерархическая структура, но хаотическое скопление нескоординированных, держащихся вместе только благодаря личности вождя массовых организаций. Все это признаки скорее левого, чем правого политика.
Очевидно, что среди диктаторов XX века Гитлер занимает место между Муссолини и Сталиным, однако при более строгом рассмотрении он оказывается ближе к Сталину, чем к Муссолини. Нет ничего более ошибочного, чем именовать Гитлера просто фашистом. Фашизм – это власть высших классов общества, опирающаяся на искусственно вызванное возбуждение масс. Гитлер, конечно, умел воодушевить массы, но вовсе не для того, чтобы поддерживать высшие классы. Он не был классовым политиком и его национал-социализм стал иным общественным явлением по сравнению с итальянским фашизмом. В предыдущей главе мы показали, что его «обоществление людей» находит точные соответствия в социалистических государствах, таких как теперешние ГДР и Советский Союз, – соответствия, которые в фашистских государствах пробивались чахлыми ростками или вовсе отсутствовали. От сталинского «социализма в отдельно взятой стране» гитлеровский «национал-социализм» (обратите внимание на терминологическую близость!) отличался только сохранившейся частной собственностью на средства производства – весомое различие с точки зрения марксистов. Насколько весомо ощущалось это отличие предпринимателями в гитлеровском тоталитарном государстве – открытый вопрос. Между тем отличия национал-социализма Гитлера от классического фашизма Муссолини куда весомей: в рейхе не было монархии, предоставляющей возможность отставки диктатора, не было твердой иерархии в партии и государстве, никакой конституции (даже фашистской!), не было реального союза с историческими высшими классами, меньше всего – помощи им. Символична и говорит о многом одна внешняя деталь: Муссолини столь же часто носил фрак, как и партийную униформу. Гитлер время от времени носил фрак в переходный период 1933–1934 годов, пока Гинденбург был рейхспрезидентом и Гитлер был вынужден подчеркивать свой мнимый союз с фон Папеном; после этого – только полувоенная униформа, как и у Сталина.
