Некроскоп - [8]

— Звук! — резко бросил сидевший в центре наблюдатель, заставив тех, кто был рядом, выпрямиться в креслах. Его голос был настолько хриплым, что, скорее, напоминал какое-то гортанное бульканье, а он тем временем продолжал:

— Быстро! Я хочу послушать, — и указал толстым коротким пальцем на динамик, висевший на стене.

Громко сглотнув, сидевший справа вскочил, бросился к динамику и нажал кнопку с надписью “Прием”. Мгновение слышались какие-то помехи, а затем ясно раздалось шипение, звук которого постепенно — стихал по мере того как живот трупа медленно оседал, скрываясь в складках жира. Несмотря на то, что выход газа прекратился, обнаженный человек, вместо того, чтобы отстраниться, еще ниже склонился лицом к трупу, закрыв глаза, и глубоко вдохнул полной грудью.

Не отрывая глаз от экрана, служащий неуклюже, ощупью вернулся к креслу и тяжело опустился в него. Его рот, так же, как и рот второго, был раскрыт, и оба они сидели теперь совершенно прямо на самых краешках кресел, крепко вцепившись в деревянные подлокотники. Забытая сигарета тлела в пепельнице, и в воздух поднимался ароматный дымок. Только главный наблюдатель сидел неподвижно, и, казалось, выражение лиц подчиненных его интересует ничуть не меньше, чем то, что происходит по ту сторону экрана.

Обнаженный человек поднялся и выпрямился возле трупа, из которого теперь вышел весь газ. Одна его рука лежала ладонью вниз на бедре трупа, другая точно так же на грудной клетке. Большие и круглые как плошки глаза были снова широко открыты, но цвет его кожи заметно изменился. Нормальный здоровый розовый цвет только что тщательно вымытого молодого тела куда-то исчез; вместо этого оно стало таким же серым, как тело трупа, к которому человек прикасался. Он был серым, как сама смерть. Он задержал дыхание и, казалось, смаковал вкус смерти, слегка втягивая щеки. Затем...

Он отдернул руки от трупа, с шумом выдохнул зловонный газ и откинулся назад, встав на пятки. На мгновение показалось, что он сейчас рухнет навзничь, но он снова наклонился вперед и снова с величайшей осторожностью положил руки на труп. Мрачный, суровый и серый, как камень, он касался тела, и его пальцы дрожали, легко, словно бабочки, передвигаясь от головы к кончикам ступней и обратно. По-прежнему в этом не было никакой эротики, однако тот, что сидел слева, прошептал:

— Он что, некрофил? Что все это значит, товарищ генерал?

— Сиди спокойно и учись, — прорычал тот, что сидел в центре. — Ты же знаешь, где находишься. Ничто здесь не должно тебя удивлять. А что касается того, что все это значит и кто это такой, — скоро ты все узнаешь. Я могу сказать только одно: насколько мне известно, таких, как он, только трое в СССР. Один — монгол откуда-то с Алтая, шаман из местного племени. Он уже практически умирает от сифилиса и потому бесполезен для нас. Другой — безнадежный сумасшедший, которому должны сделать корректирующую лоботомию, после чего он тоже окажется... скажем, вне пределов нашей досягаемости. Поэтому остается только этот. Его дар — врожденный, научить этому практически невозможно, что делает его sui generis. Это по-латински, латынь — мертвый язык. Наиболее подходящий. А потому заткнись! Ты видишь перед собой уникальный талант.

В это время по ту сторону экрана “уникальный талант” обнаженного человека начал наконец проявляться. Его резкие, неожиданные движения были странными и беспорядочными, почти что судорожными, как если бы его дергал за ниточки какой-то сумасшедший невидимый кукольник. Правая рука метнулась к чемоданчику, едва не сбросив его со столика. Кисть, судорожно согнутая, больше похожая на лапу, рванулась вверх, как будто дирижируя исполнением какого-то неведомого произведения, однако вместо дирижерской палочки в ней был зажат блестящий серповидный скальпель.

Все трое наблюдателей наклонились вперед, широко раскрыв глаза и разинув рты. Однако в то время как на лицах двоих, сидевших по краям, непроизвольно застыло выражение отрицания и они готовы были содрогнуться или даже вскрикнуть при виде того, что, по их мнению, должно было сейчас произойти, на лице старшего отражалось лишь знание и мрачное ожидание.

С точностью, не допускающей никаких случайных, непроизвольных движений остальных конечностей, — которые" застыли и вытянулись, как у мертвой лягушки, как бы принужденные жить сами по себе, — рука обнаженного человека скользнула вниз и вскрыла труп от грудной клетки, через пупок, до жестких лобковых волос. Еще два на первый взгляд произвольных, но абсолютно точных разреза, слились с первым движением, — и на животе трупа четко обозначилась буква “I” с длинными верхней и нижней перекладинами.

Тут же действующий до отвращения автоматически исполнитель этой ужасной хирургической операции не глядя отбросил скальпель, по запястья погрузил руки в центральный разрез и раздвинул его края, словно дверцы буфета. От холодных открытых на обозрение кишок пар не шел, не было также и крови, но когда обнаженный человек вытащил руки, они блеснули тускло-красным цветом, будто их только что покрасили.

Выполнение такого вскрытия требовало поистине геркулесовой силы, — об этом свидетельствовали резко напрягшиеся мускулы на спине и плечах обнаженного человека, — поскольку следовало одновременно рассечь все ткани и мышцы, с внешней стороны защищавшие желудок. Действие сопровождалось также яростным рычанием, хорошо слышным наблюдателям по радиосвязи, благодаря которому губы обнаженного человека образовали оскал и вздувшиеся от напряжения жилы на шее проступили еще более явственно.