Некроманты - [147]

Мила кивнула.

Игорь вошел в палату. Мальчик спал, вздрагивая во сне. У его кровати, держа сына за руку, сидела невысокая женщина. Одинцов поздоровался и представился. Женщина подняла на него выцветшие от страданий глаза. Сейчас в них плескалась радость пополам с пережитой тревогой.

– Он поправится, господин эксперт, – заверила она, хотя Одинцов ни о чем не спрашивал. – Врачи сказали, это может быть из-за того, что выздоровление было слишком внезапным.

– А они не сказали, симптомом чего может быть такое выздоровление?

Женщина испуганно сжала ладонь сына, так что тот застонал во сне. Попыталась совладать с волнением, пригладила волосы. Окинула Одинцова более внимательным взглядом, от которого не укрылся и его испачканный пиджак, и медицинский саквояж.

– Это чудо, – твердо заявила она. – Я много молилась. Это ответ на мои молитвы.

– Я сожалею, но ваши молитвы так и остались неуслышанными. Этот мальчик – не ваш сын.

В глазах женщины отразился гнев. Она встала, явно намереваясь попросить Игоря покинуть палату.

– Вспомните дело пятнадцатилетней давности, – проговорил Одинцов, не сводя с несчастной матери холодного взгляда. – Тогда глава секты Праведного Воскресения перенес несколько душ в чужие тела. Вы должны помнить. Это было на всех каналах и во всех газетах.

– Какое отношение… – начала женщина, но Игорь оборвал ее.

– В тело вашего сына поместили опасного преступника. Это не выздоровление, а преступление.

– Но это спасло моего сына! – воскликнула она, делая шаг навстречу Одинцову. – Даже если они преступили закон, я благодарна этим людям. Вы не знаете, каково это – когда твой собственный ребенок за всю жизнь ни разу не обнял тебя. Не знаете, как тяжело понимать, что он никогда не скажет даже пары слов, никогда не посмотрит в глаза, не сможет сам ходить, есть, поменять белье. Каково это – каждый день думать, что будет с ним, когда тебя не станет! А теперь он говорит, ходит, ест! Он обнимает и целует меня! Он говорит: «Я люблю тебя, мама!»

– Это говорит убийца трехсот сорока шести человек, виновник того, что пятьдесят три человека попали в лечебницу для душевнобольных. Он сделал много зла. И если мы позволим ему остаться в теле вашего сына, жертв станет больше.

Женщина замахала руками, отгоняя Игоря, словно навязчивую муху, но Одинцов продолжал:

– Вы можете сейчас выгнать меня, но тогда изгнание второй личности произведут по решению суда, а вас посадят за то, что укрывали преступника, потому что я не стану скрывать, что предупреждал. Вас ждет тюрьма, сына – лечебница. В лучшем случае лечебница, потому что, если гость освоится в теле, он просто выкинет хозяина туда, на другую сторону, не оставив шанса.

– Чего вы хотите?

– Позвольте мне вернуть вам сына. Вашего сына. Он больше не обнимет, не скажет «люблю», не посмотрит в глаза. Но это будет он, ваш мальчик, на долю которого выпало испытание, что по плечу не каждому. Но он не станет причиной смерти сотен человек.

Игорь говорил еще несколько минут. Видел, как в дальнем окошке палаты мелькнуло лицо Милы, на нем читалось нетерпение и ярость. На мгновение Игорь подумал, что ошибся, когда пошел к матери мальчика сам. Стоило пустить Милку. Та подняла бы на несчастную женщину свои злые глаза и сказала: «В теле вашего сына сидит гад, который свел с ума и убил мою маму. Дайте, я его прикончу».

Может, так было бы проще. Милка сломала бы ра-зом, а Игорь давил-давил-давил, пока что-то внутри бедной женщины не треснуло. Она согнулась, коснувшись губами вспотевшего лба сына, и отошла от постели, пропуская Одинцова. Некромант поставил саквояж на постель, достал нужную ампулу.

Горло Келину он перегрыз тотчас, как тот выкатился из норы. Мила уже стояла рядом, переступая белыми лапками между полозьев своих санок. Ньюфаундленд втащил тело на санки, и маленькая хаски рванула с места, увозя свой груз как можно дальше, туда, откуда его не сумеет достать никто, кроме нее самой.

Игорь еще немного постоял на краю леса, глядя, как мчится по снегу красивая, как плюшевая игрушка, некромантка Мила Кашурина. Он знал, что девчонка не вернется. Он сам ее отпустил, приготовил дежурные слова для рапорта, чтобы спрятать за ними маленькую хаски с санками.

Игорь пришел в себя за секунду до того, как сработал таймер на седуксене. Вытер платком розовую слюну – он, почитай, уже лет двадцать не прикусывал языка, но свою «улыбку» он отдал маленькой преступнице. Она сидела рядом: подрагивающая рука девочки лежала в ладони Одинцова. Он осторожно переложил эту руку на колено Милы, выгреб из кошелька деньги и запихнул в карман ее куртки. Потом на едва гнущихся ногах дополз до скоростного лифта, махнул медсестре карточкой. Он думал зайти к главврачу, отпустить Лысова и оформить годовую оплату содержания Марины Кашуриной, но сил хватило только на то, чтобы вползти в Лешкину палату. До стула Игорь не дошел – стёк по стене на пол, прикрыл глаза и тотчас заснул. Сперва ему показалось, что он видит Алексея – как в тот день, когда тот ушел: белый пушистый пес несся по снежному полю, и его след стрелкой указывал туда, куда Одинцов столько лет боялся поднять глаза. Но на этот раз было совсем не страшно – Игорь вгляделся в мучительную для глаз белизну, собака обернулась. Это была она. Мила Кашурина. Маленькая хаски, запряженная в санки.