Некрасов - [68]
— Может быть, тот, кого ты называешь черствым, страдает не меньше, — глухо сказал Некрасов. — Только предпочитает молчать о своих переживаниях.
Он отошел к двери, ведущей на сцену, и прислушался к голосу Полонского. Он читал стихотворение «Иная зима»; читал медленно, тусклым, безучастным голосом:
Когда он кончил, ему много аплодировали, и он как будто ободрился, чуть-чуть выпрямился, и тень улыбки мелькнула на его лице. Но читать больше не стал и торопливо направился к выходу. Некрасов вышел вслед за ним и через боковую дверь попал в зал. Там, после минутной тишины, снова раздались шумные аплодисменты. В последних рядах вскакивали с мест, хлопали, кричали; первые ряды вели себя немногим спокойней и тоже аплодировали, не жалея рук и перчаток, — зал встречал кого-то овацией. Некрасов, отойдя от двери, взглянул на сцену, — там стоял и, улыбаясь, раскланивался с публикой Тургенев.
— Милостивые государыни и милостивые государи! — начал он, когда аплодисменты утихли. — Первое издание трагедии Шекспира «Гамлет» и первая часть сервантесовского «Дон-Кихота» явились в один и тот же год, в самом начале XVII столетия. Эта случайность показалась нам знаменательной; сближение двух названных нами произведений навело нас на целый ряд мыслей. Мы просим позволения поделиться с вами этими мыслями и заранее рассчитываем на вашу снисходительность…
Некрасов оглядел зал. В глубокой, благоговейной тишине, боясь кашлянуть или пошевелиться, сидела публика. Глаза всех с одинаковым восхищением, не отрываясь, смотрели на сцену; кое-кто приложил рупором руки к ушам, стараясь услышать каждое слово; у многих от напряженного внимания полуоткрылись рты и лица приобрели бессмысленное выражение.
Сколько знакомых было здесь! Вон, рядом с Ольгой Сократовной Чернышевской, разодетой в ослепительный наряд, сидит Добролюбов, серьезный и строгий, со скептической складочкой около крепко сжатого рта. Он слушает очень внимательно и не замечает, что головка его соседки придвинулась к нему очень и очень близко. Вон Иван Иванович Панаев сидит, откинувшись на спинку кресла, и глубокомысленно смотрит куда-то вверх. Вон Авдотья Яковлевна, вся в черном, эффектная и красивая, но что-то очень грустная и бледная. Из всей публики, пожалуй, одна она не слушает и думает о чем-то своем.
Знакомые лица литераторов мелькали в каждом ряду: вон маленький, вертлявый Щербина, известный всему Петербургу своими желчными эпиграммами; вон Дружинин, тихонько поглаживающий свои великолепные усы; вон, похожий на министра, сухой, подтянутый Краевский, вон редеющая шевелюра Григоровича; вон Майков, который тоже выступает сегодня.
В первых рядах сидели «меценаты». Некрасов узнал жену придворного архитектора Штакеншнейдера и рядом с ней ее миловидную, горбатенькую дочь Елену. У Штакеншнейдеров, в их роскошном доме на Миллионной, был литературный «салон», который посещали очень многие литераторы. Рядом с мадам Штакеншнейдер сидел Бенедиктов — ее любимый поэт и личный друг.
В зале было жарко, ярко горели настенные бра и люстры, дамы тихонько обмахивались веерами, пахло духами и еще будто бы ладаном, точно в церкви. Яркие огни, духота, тишина — все это напомнило Некрасову заутреню; казалось, вот-вот выйдет могучий протодьякон и провозгласит что-нибудь рыкающим басом, а вслед за ним запоет детский или девичий хор ликующее «Христос воскресе». Но вместо хора зал заполнял голос Тургенева.
«Что за странная мысль выйти на сегодняшний вечер со статьей? — думал Некрасов. — Его слушают так почтительно, потому что он — Тургенев. Если бы это читал кто-нибудь другой, публика давно начала бы чихать и кашлять…»
Он недружелюбно посмотрел на Тургенева и вышел из зала, довольно громко шаркая подметками. Все последние дни он не мог без чувства обиды думать о Тургеневе. Тургенев на деле показал, что не желает ничего общего иметь с «Современником»: новый свой роман, который публика ждала с таким нетерпением, он отказался дать «Современнику». Некрасов до сих пор не мог простить ему этого! Как он просил его, какие блестящие условия предлагал ему за эту вещь, — все оказалось напрасным!
Некрасов еще не читал этого романа, но кое-кто уже говорил ему, что «Накануне» вызовет разноречивые мнения. Это было слабым утешением. Да, еще год назад «Современник» открывал свой первый номер «Дворянским гнездом», а теперь «Накануне» украшает первую книжку «Русского Вестника»!
Некрасов прошелся по пустому фойе, выпил в буфете бокал фруктовой воды и, закурив сигару, опустился в кресло. Пробегавший мимо на цыпочках юноша с распорядительским бантом остановился и посмотрел на него с удивлением.
— Вам нехорошо, Николай Алексеевич? — спросил он встревоженным шепотком. — Вы не заболели? Сейчас ваш выход.
— Не беспокойтесь, — хрипло ответил ему Некрасов. — Я совершенно здоров, просто в зале слишком жарко.
Юноша, беззвучно скользя но паркету, побежал дальше, а Некрасов, услышав, что в зале снова начались крики и аплодисменты, пошел в комнату за сценой…
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.