Некрасов - [20]

Николай Алексеевич понюхал цветы, поцеловал Панаеву в голову и смирно уселся около стола.

Авдотья Яковлевна кончала переписывать. Лицо ее было серьезно и немножко грустно. Она с недоумением взглянула на Некрасова и снова опустила глаза на бумагу.

«Не нравится», — подумал Некрасов, наблюдая за ее быстрой рукой.

— Ну как? — спросил он, когда она кончила.

— Хорошо, только не все… Нет, не все хорошо, — решительно сказала она, — тебе самому не все нравится.

— Нет, мне все нравится, — упрямо ответил он, пряча исписанные листки в карман. — Вот покажу Чернышевскому и напечатаю.

— Печатай. Многие будут довольны… Ты сегодня вернешься?

— Не знаю, — сухо сказал он, чувствуя, что настроение начинает портиться. — Не знаю, вероятно, сегодня.

Он спустился вниз и сел на дрожки с мыслью о том, что оппозиция новым стихам уже началась.

— Глупая, — пробормотал он сквозь зубы, чувствуя, что это неправда, что она совсем неглупая, что ему просто обидно, что будут еще больней обиды, и что они будут обязательно.

II

Чернышевский был в городе один. Ольга Сократовна с детьми жила на даче в Павловске, в квартире было по-летнему неуютно: мебель в чехлах, картины завернуты в газеты, люстры окутаны кисеей.

Только маленький кабинетик хозяина не менялся от времени года. В просторной квартире Чернышевских он всегда выглядел, как каморка для слуги: тесный, неуютный, убранный без заботы об удобствах. И сейчас, как и зимой, корректуры, гранки, рукописи загромождали стол, диван и подоконник, книги стопками лежали всюду — даже на полу. А сам хозяин в халате и домашних туфлях читал что-то, стоя около конторки.

Некрасова всегда удивлял образ жизни Чернышевского. Он не раз говорил ему об этом, пеняя на его неуменье жить.

— А я пользуюсь всем тем, что мне требуется, — отвечал Николай Гаврилович. — Мне для себя ничего такого особенного не нужно. Я привык так жить.

Некрасов знал, что это не было фразой. Действительно, Николай Гаврилович никогда не испытывал огорчений из-за отсутствия удобств. Он совершенно добродушно относился к тому, что его рабочая комната была худшей комнатой во всей квартире. Он находил вполне естественным, что во время вечеров, устраивать которые Ольга Сократовна была большой охотницей, его кабинетик превращался в буфет или в дамскую туалетную. Чернышевский спокойно выставлял тогда свою конторку в прихожую и работал там под звуки танцев, долетавших из зала.

Он искренне удивлялся, когда кто-нибудь из молодых гостей выражал смущение по этому поводу.

— Да что вы, голубчик, — уговаривал он какого-нибудь студента. — Мне здесь прекрасно, вы совершенно напрасно огорчаете себя. Идите, веселитесь, я вот кончу корректуру и тоже к вам приду.

— В монахи метите, батенька, — говорил ему Некрасов с усмешкой.

— Нет, Николай Алексеевич, до монахов мне далеко, — отшучивался Чернышевский. — Монахи истязают свою грешную плоть в надежде на загробную жизнь, а я живу так, как мне нравится. Я эгоист, Николай Алексеевич, отчаянный, убежденный эгоист, меня напрасно считают добреньким.

Сейчас Некрасов вошел в его комнату и остановился в дверях, глядя, как Николай Гаврилович ерошит одной рукой волосы, а другой быстро и сердито листает книгу.

— Какую пошлость пишут люди! — возмущенно сказал он Некрасову вместо приветствия. — Какую пошлость пишут, да еще печатают, да еще читателей находят. Нет, воля ваша, Николай Алексеевич, я рецензиями на этот мусор засорять журнал не буду.

Некрасов повертел в руках книгу и положил ее на конторку. Он сам прислал ее Чернышевскому вместе с целой связкой таких же «легких» романов, брошюр и сборников.

— Вам совсем не надобно самому заниматься писанием отзывов на этот сорт литературы, — спокойно сказал он. — А отзывы на эти книжки давать надо.

— Кому это надо?

— Нам, как редакторам журнала, которые обязаны помнить о читателе. А читатель, к сожалению, такими книгами интересуется не меньше, чем серьезной литературой.

Чернышевский горячо возразил Некрасову. Он считал, что в настоящий момент перед журналом стоят более высокие задачи, чем разбор легоньких пьес и романов; распространение просвещения среди народа, благоприятное разрешение крестьянского вопроса и ликвидация бюрократического управления. Эти «три кита» должны были, по его мнению, лежать в основе всех отделов «Современника»; им необходимо было подчинить содержание беллетристических произведений, а тем более публицистических статей.

— Ежели я разбираю какую-нибудь книгу, — говорил он, — то никогда не забываю о своей главной задаче: бороться за эти существеннейшие вопросы. Мне и книга-то нужна часто как отправная точка для развития интересующей меня темы. Вот в «Трудах» Вольного экономического общества появилась статейка Бланка «Русский помещичий крестьянин». Я эту статейку не упущу, она мне здорово пригодится для сугубого издевательства над господами крепостниками.

Некрасов пожал плечами и сказал, что хотя он тоже считает это полезным, но сомневается в том, чтобы читателям «Современника» попали когда-либо в руки труды Бланка.

— А вот эти, как вы называете, «легкие» брошюрки многие читают и портят себе литературный вкус, — с досадой сказал он, подняв со стола пачку книг. — Я не буду с вами спорить. Делайте, что находите нужным, навязывать свое мнение я вам не хочу, но напомню только вам, Николай Гаврилович, что Белинский не пренебрегал подобного сорта литературой.