— Meadames, к завтрашнему дню «Спичке» урока не готовить! Бог знает, до чего он дошел — по двадцати страниц задает! Статочное ли это дело! Мы не в старшем классе, чтобы полкниги долбить! — И Ляля Грибова самая предприимчивая и отчаянная девица изо всех «трешниц», если не считать дикарку Аннибал, высоко подбросив кверху учебник истории, испустила воинственный крик, каким должно быть, вопили когда-то краснокожие в девственных прериях.
— Ведь толком же говорили, что у нас на пятницу уроков кучи, а он все-таки задал целую массу из истории, противный. Подло это! — хорохорилась рыженькая Наташа, сверкая глазами и заметно сердясь.
— И откуда прыти понабрался, — вскакивая на кафедру и усаживаясь на её столе как на стуле, спустив ноги через края и болтая ими, кричала Аннибал.
— Раньше был тише воды, ниже травы, задавал мало, спрашивал по-божески, отметки ставил добро, а тут взял да и начал ехидничать. Из спички превратился в змею, — хорохорилась Римма.
— Не в змею, а в тигра лютого, — поправил кто-то.
— Много чести. Слишком благородно для него! Просто, в шакала!
— В гиену полосатую!
— В волка!
— В крысу!
— В злого филина — посыпались со всех сторон сердитые наименования рассердившихся институток.
— А я знаю отчего Спичка испортился! — снова вынырнула из толпы рыженькая Строева.
— Ну!
— Он, душки, с Монаховым, сдружился с «Теоремой» нашим и потом, с физикантом «Мужиком». Разговаривает с ними в учительской, каждую переменку, ей Богу, сама видала! — И Наташа тряхнув рыженькой головкой закрестилась на икону, висевшую в углу.
— Не ври, пожалуйста, рыжонок, он и с Марсом дружит, — поправила девочку Незабудка.
— А разве это хорошо? Инспекторская дружба все равно, если бы я с «началкой» нашей по коридорам ходить стала! Подлизывание одно!
— Или с Федором истопником!
— Фи, что за сравнения? Бр-р-р! Какая проза!
Девочки фыркнули, и расхохотались. Сконфуженная Наташа сошла с кафедры и только Аннибал, по-прежнему сидела на столе и болтала ногами, одетыми в грубые казенные нитяные чулки и стоптанные прюнелевые ботинки с дыркой у носка на одной, и свернутым каблуком на другой.
— Ну так и решим разом, — кричала она размахивая руками: урока истории завтра не учить. Спичка — спросит: молчок. Пусть хоть взбесится, заорет — ни слова. Так и так, трудно, мол, не выучили, не успели. Одна за всех, и все за одну. Пусть «колы» и «пары» летят, не сдаваться! Идет?
— Идет! Идет! отозвалось кругом как эхо.
— Ну смотрите же, кто против класса — тот отступник. Слышали все?
— Все! Все! — снова подхватило эхо.
Я стояла в углу у окна только что вернувшись из приема и не пропустила ни одного слова, ни одной фразы из всего сказанного. Воспитанницы волновались. Я видела их разгоряченные лица, их сверкающие глаза. Среди них, однако, не было ни Феи, ни Мурки.
Я еще не успела подумать, где могли находиться они, интересовавшие меня, девочки, как неожиданно растворилась дверь и в класс вошла Дина, своей красивой необычайно легкой походкой.
— В чем дело? Что за сборище? — высоко подняв темные брови, спросила она.
— Диночка, душка, божество ты мое! — подойди ко мне на минутку. Слушай, что мы решили — и Аннибал тянула свои сильные смуглые руки на встречу подруге.
— Спичке бенефис завтра. На все вопросы ни слова. Молчок. Начнет спрашивать — отречься, — торопливо в свою очередь роняла Ляля Грибова схватывая Фею за руку и втаскивая ее в общую толпу.
— Грибова, отстань! Что за манеры, — нахмурясь и досадливо краснея, произнесла Фея, — у меня есть ноги, сама подойду. Аннибал у тебя дыра на ботинке, — брезгливо повела она взглядом на далеко не изящные ноги Аннибал.
— Дыра! Где дыра? Ах, да! Правда дыра! Наплевать на дыру, — небрежно роняла африканка, — не удостоив даже взглядом своей обуви, — а ты Диночка скажи лучше какого ты мнения обо всем этом?
— Самого нелестного, разумеется! — усмехнулась красавица Дина, — Бертеньев задал много, правда, но все это очень легко запомнить, при желании, и я решительно сейчас не понимаю вас… Такие большие и такие глупые девочки, — вздумали ни с того ни с сего отказываться от урока.
— Колынцева! Не смейте браниться. Вы с ума сошли! — послышался чей-то обиженный голос.
— Умна видно очень! — вторил ему другой.
— Первая ученица и воображает! — звенел третий.
