Некоторые проблемы истории и теории жанра - [137]

Даже в более поздней, фольклорной традиции Золотой век социального добра и блага, то есть прекрасное, которое должно быть и которое для нас уже непроизвольно проецируется на историческую ось времён, выступало в народной утопии не впереди, а позади настоящего. Желанная страна Утопия представлена была Т.Мором на одноимённом острове — где-то в пространстве, но не во времени, и обретала в литературе очертания берега будущей счастливой жизни уже через научно-фантастический жанр.

* * *

Преимущество непосредственного реализма в том, что он высвечивает текущую современность в наглядной обозримости её процессов. Но это не значит, что структура реализма исторически неизменна. На наших глазах меняется типология самой действительности, и это неравномерно запечатляется в различных типах реалистического искусства. В XX веке темпы научно-технического прогресса, обнадёживая и порождая тревогу, опережают сегодня социальное, нравственное совершенствование человека и общества. Будущее набегает на настоящее с такой неудержимостью и в таких противоречиях, что в иных случаях непосредственный реализм должен искать прямой «состыковки» с реализмом будущего — присоединять к себе, вводить в свою структуру проективные, опережающие образы.

Именно сегодня, когда художественный реализм просто обязан выходить за линию видимого горизонта, где одни явления стремительно отживают, переходя во вчерашний день современности, а другие, наоборот, уже сегодня порождают веяния, которые завтра, быть может, определяет течение жизни, было бы неправильно недооценивать, как сама жизнь вызывает на авансцену пророческий дар искусства в лице научной фантастики.

Проблемы изучения научно-фантастической литературы [428]

Со времени становления научно-фантастического жанра на русской почве (в дореволюционной России он только-только зарождался) и на протяжении более чем сорока лет, вплоть до 60-х годов, в литературной критике, посвященной научной фантастике, преобладали журналистские рецензии и читательские отклики. Многие из них принадлежат таким выдающимся ученым, как В.Обручев, П.Капица, К.Циолковский, или таким крупным литераторам, как А.Толстой и К.Федин. В совокупности весь этот материал представляет для историка литературы большую ценность. Но до последнего времени он очень мало обобщался, точно так же, как выпадала из поля зрения литературоведов сама научная фантастика. Е.Тамарченко, основательно обследовавший в своей диссертации «Социально-философский жанр современной научной фантастики» (1970) литературу вопроса, отмечает, что в свое время для изучения научной фантастики гораздо больше сделали социологи[429]. Можно по пальцам перечесть литературно-критические статьи 30-х годов (ранее их не было вовсе), которые представляли бы серьезный интерес. Попытки историко-литературного обзора не предпринимались вплоть до 50-х годов[430], если не считать статей писателя-фантаста А.Палея[431] и критиков А.Ивича[432] и Л.Жукова[433], являвших собой, по сути дела, развернутые рецензии на небольшое число произведений и главным образом оценивающих выдвинутые в них научно-фантастические гипотезы.

Несколько живей развивалось теоретическое осмысление проблем научной фантастики. До сих пор не утратили значения литературно-критические работы известного писателя А.Беляева[434], впрочем, не претендовавшего на законченную теорию и делавшего невольную уступку характерной для его времени популяризаторской трактовке, согласно которой задачи научно-фантастической литературы сводились к художественному оформлению «занимательной науки». Популяризаторская трактовка была в какой-то мере оправдана в 20-30-х годах, когда пафос индустриализации и культурного строительства акцентировал просветительскую, служебную роль некоторых литературных жанров. В то время научная фантастика ставила перед собой преимущественно задачи предвидения в области техники и естествознания. Это способствовало утверждению рационально обоснованных предвидений как ведущего художественного принципа и размежеванию научно-фантастической литературы с традиционными фантастическими жанрами с их условно-поэтической фантазией. Но преобладание тем естествознания и техники ограничивало развитие «человековедческой» функции, а поэтому и художественные возможности научно-фантастической литературы. «Технологическая» фантастика отходила во второй ряд, а порой и за пределы беллетристики.

Складывалось и противоречие в определении «жанра». В 29-м томе 2-го издания Большой Советской Энциклопедии можно, например, прочесть, что научная фантастика отличается «от социальных утопий… тем, что обычно изображает борьбу за преобразование природы, а не борьбу за изменение общественных отношений» (с.264). А между тем ещё А.Беляев подчеркивал, что «социальная часть советских научно-фантастических произведений должна иметь такое же надежное научное основание, как и часть научно-техническая»[435].

В то время, правда, это было скорее программной задачей, чем характеристикой действительного состояния научно-фантастической литературы. Ни А.Беляеву, ни его современникам не удалось создать полноценного социального романа о будущем, хотя и он и — ранее — А.Толстой немало сделали для того, чтобы соединить «технологическую» и социальную фантастику в рамках целостного жанра.