Некоторые проблемы истории и теории жанра - [12]

Но если фантастику ценить лишь с этой стороны, то придётся каждый раз либо неопределённо долго ждать осуществления предсказания, либо, закрыв глаза, наугад браковать предвидения. Как поступил, например, А.Ивич в 1940 году, списав «в убыток» лучшие романы Александра Беляева[9], живущие до сих пор. Начитавшись научных опровержений того, что экранирующий тяготение материал невозможен, Ивич и Шкловский списали туда и Уэллсов кейворит. А между тем, Г.Уэллс, строя вокруг своей гипотезы острый социальный памфлет, в то же время бросал в миллионные читательские массы задачу разгадки природы тяготения, которую наука в то время только-только начала ставить для посвящённых. То же касается Уэллсовской изотропности времени, антипространства и многого другого. Фантаст поднимал самого массового читателя к тем горизонтам познания мира, которые и по сей день остаются мечтой учёных. Своими «занимательными (!) ситуациями» он будил мысль.

«Лучшим научно-фантастическим произведением должно быть признано то, — писал Беляев, — которое бросает в мир новую плодотворную идею, и, таким образом, способствует появлению нового изобретателя, нового учёного»[10]. «Привлечь внимание к большой проблеме — это важнее, чем сообщить ворох готовых научных сведений»[11]. «Научная фантастика в конце концов есть смелое задание науке и технике»[12] — писал К.Федин в связи с полётом первого советского спутника. Задания могут быть общими и конкретными, философскими и прикладными, дальними и ближними. Французского академика Ж.Клода натолкнули на мысль использовать термическую энергию моря слова капитана Немо о возможности получить электрический ток от проводников, погруженных в разные температурные слои моря. Современные термоэлектрогенераторы, таким образом, прошли через страницы Ж.Верна.

То же можно сказать об операциях по пересадке органов, о межпланетных полётах и многом другом в романах А.Беляева.

Вряд ли какая-нибудь идея любого фантаста не высказывалась до него. Фантаст облекал её в поэтический образ, заставлял её жить, раскрывал перспективу — и зажигал многих энтузиастов. Несравнимо важнее не какое-нибудь конкретное задание, а общенаучное и общекультурное стимулирующее значение научно-фантастического воображения.

Учёные были более справедливы к научно-фантастической книге Для многих она была не умозрительно анализируемым жанром, но частью биографии. «Стремление к космическим путешествиям заложены во мне известным фантазёром Ж.Верном, — вспоминал к концу жизни К.Циолковский. — Он пробудил работу мозга в этом направлении. Явились желания. За желаниями возникла деятельность ума»[13]. Академик В.Обручев признавался, что «сделался путешественником и исследователем Азии благодаря чтению романов Жюля Верна, Купера, Майн Рида, которые пробудили во мне интерес к естествознанию, к изучению природы Далеких малоизвестных стран»[14].

Учёные понимали, что назначение научной фантастики не предсказывать и прорицать и даже не популяризировать, а воспитывать страсть к познанию и развивать смелое исследовательское воображение.

В последние десятилетия всё очевиднее выдвигалась на первое место ещё одна задача научной фантастики, пожалуй, самая важная: раскрыть социальные перспективы бурного развития науки и техники. В этой связи и наметился поворот к литературной «золушке». Он виден уже в обилии и разнообразии критической литературы о научной фантастике Появились серьёзные (хотя ещё очень беглые) попытки обозреть историю[15] и теорию[16] жанра, содержательные статьи об отдельных авторах и характерных тенденциях, монографии об отечественных и зарубежных писателях-фантастах, могущие служить образцом литературоведческого исследования (книги Е.Брандиса и В.Дмитревского, К.Андреева, Ю.Кагарлицкого — об И.Ефремове, Ж.Верне, Г.Уэллсе и других). Такого разностороннего и высокопрофессионального внимания «золушка» удостоилась впервые.

Было бы неверно сказать, что у критики вдруг открылись глаза или что фантастика гигантским скачком сравнялась со своей старшей «реалистической» сестрой. Дело в том, что изменился взгляд общественности на эту литературу, пограничную искусству и науке, да и она сама очень возмужала за последнее десятилетие, причём оба обстоятельства взаимосвязаны.

Ещё недавно казавшийся юношеским, полуразвлекательным научно-фантастический роман делается теперь, подобно роману «современному», серьёзной книгой жизни. В нём ищут ответа на вопрос о взаимоотношении человека и общества с прогрессом научно-технической цивилизации, и в значительной мере именно он формирует представление о том, каким станет наше будущее.

Всё это было, так сказать, сверхзадачей научно-фантастической литературы и в пору её становления. Но тогда, в 20-е и даже 30-е годы, мало кто предвидел всю мысль науки в судьбах человечества. В беседе с писателями крупнейший физик, академик П.Капица говорил, например, что основные проблемы физики близки к разрешению, но «не приходится ждать серьёзных изменений материальной культуры человечества (…). Даже работы по атомному ядру, чрезвычайно важные для науки, не сулят возможности переворота в энергетическом хозяйстве»