Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго... - [41]

Не устаю восторгаться ей и молить кое-кого о ее здоровье, просить обратно кой-кого о том, чтобы ты там скорее все привела в порядок в пикантной области.

Засим 456765421245678927644567 поцелуев и объятий. Ку-ку! Завигельские читают мой роман вслух и плачут от умиления.

* * *

6 апреля 1965 года

Е. С. Семеновой в санаторий.

Тегочка! Вчера я написал тебе пьяное письмо, а сегодня утром в этот же конверт вкладываю трезвое. Тамара Семеновна действительно кричала, что нет ничего лучше шереметьевских Убор, что это чудо, выше Николиной Горы, а это, по ее мнению, самое главное и только важно, по ее словам, чтоб было далеко от дороги. Я поговорил с бригадой в Успенском через рыжего Сашу — обещают все сделать за месяц. Вероятно, он возьмет отпуск и за месяц все поставит как следует быть. Говорил с Левитом, он хочет не 2500, а 2200 тугриков за свой хлам. Говорил с Левой Петровым. Он что-то покупает в Баковке за 15–20. Но у них после остается зарплата, а у нас с тобой «Петровка» на издыхании.

Далее. По трезвому и спокойному размышлению, то место, которое мне дают, идеально весной, осенью и зимой: тихо, чуть на отшибе перед глазами — парк Шереметьевых. Летом — это божественно как база для купанья с бардаком по воскресеньям и возможным футболом по вечерам в субботу. Но — минус — бесконечные дипмашины на Николке по вечерам и автобусы — по воскресеньям с трудящимися, которые выезжают целыми предприятиями.

Истина заключается в том, что пожечь можно где угодно. Там. Сем. считает, что в деревне сейчас жить лучше, потому как есть кому присмотреть, и протопить и убрать. На Николиной Горе же барство, там рабочей силы нет, все избалованы.

Так что меня можно накладывать ложками — я весь в растерзанных мыслях, завтра иду в МК, чтобы оттуда позвонили и дали участок, который мы с тобой наметили. Сейчас мне дают участок, находящийся примерно в тридцати метрах от избранного нами с тобой. Ничего не знаю, что делать.

Деньги уйдут — и останемся без базы. А так можно сделать в десять раз дешевле, чем на Горе — практически два сезона снимать дачу на Горе, — значит построить в Уборах за эти мамтаки. И будет что-то реальное, куда можно уехать в тишину — особливо зимой, осенью, весной. А летом — под боком детский пляж, лес, сосны, развести можно садик и сразу же вокруг забора насадить елок и кустиков — я это смогу сделать сразу же. И будет автономия. Честное слово. Я мечусь в поисках снятия — пока трудно. Не пришлось бы жить у родственников, вот что я думаю. Дачу Левит не сдает на лето, а на зиму тем более — он опасается, как бы я не расколол, что она полузимняя — в лучшем случае.

Пиши мне, родная, что ты думаешь из своей саковой эмиграции.

Шли авиа — думаю, это быстро придет.

Целую табе.

* * *

11 апреля 1965 года

Тегочка, родная!

Пишу тебе с почтового отделения на Можайке, возвращаясь от Данченко, с которым я веду сейчас переговоры вовсю. Что получится — пока говорить трудно, но обещают помочь через Лизу.

О лете — ничего еще не решил, ничего не снял. Не пришлось бы, если погорит Данченко, тебе с маленькой Тегочкой подождать у Таты, потом, может, на месяц смотать в Коктебель и снова к Тате.

А я б тогда вкалывал где-нибудь. А м.б. вместе к Прокофьевым. В общем, все пока в подвешенном состоянии. Очень без тебя скучаю и грущу — прямо до ужаса. Ничего мне не хочется и дивлюсь, как ты в мое отсутствие в Москве не возвращаешься на ночь к Дуне. Я не могу. Сердце без нее щемит и видятся страхи.

Рад твоим хорошим письмам, нельзя ли все-таки посылать тебе не заказным, т. к. заказные надо обязательно через почту и с очередью и злыми бабами.

Звонил к Шкловскому. Он удивлен — отчего ты не показалась ему. Он сказал мне, что твои страхи напрасны и несерьезны. То, чего ты боишься, — сугубо индивидуально и не от Сак. Не очень там цицеронствуй. Это я так, в порядке подстраховки. Начал писать пьесу для Голуба, подписал договор с вахтанговцами — тоже сегодня. Денег, правда, ни там ни там не дали пока. Дела — суетные, ничего не успеваю, попав в Москву, т. к. тороплюсь на дачу. Даже не могу увидеться с архивным начальством. Несусь дальше — целую тебя, золотая моя, будь умницей и молодцом, будь разумной и благоразумной.

Будь здорова, голубушка моя, Тегочка, Бог с тобой.

P.S. В субботу ко мне приедет милиционер с Рублевской охран. зоны — подстраховать с дачей. Без тебя Лизу приглашать нет смысла — Багаля не может. С ней я держусь, все ничего. Я обожаю тебя, дурешку родную.

* * *

13 апреля 1965 года

Е. С. Семеновой в санаторий.

Дорогая Тегочка,

Багалю сегодня отпустил в Мафку[43] вставлять выпавшие клыки, потерянные в борьбе с позапрошлогодними сухарями, а равно за элементом денег, которые она мне подбрасывает на покупку дома[44], а сам сижу сего дни с Дунечкой. Она, правда, пристрастилась при бабке ходить к Нине Васильевне — и рубает там второй завтрак, а равно обед. Так во всяком случае было сегодня. Я себе поджарил сыра, купленного в шестьдесят четвертом роке, обглодал вяленую рыбу и съел поджаренные Багалей пур муа телячьи отбивные и был, вернее — есмь — на верху блаженства.

Если бы ты меня сейчас увидела, ты бы решила, что я переквалифицировался из литераторов в математики, ибо я хожу и считаю все время. Считаю — сколько остался должен Дзиганам, сколько Сержу, на что рассчитывать, не лучше ли продать машину, которая там не очень нужна, или не продавать — в общем, раздумья меня душат, однако впервые за много времени они радостные. Они перед удачей, они перед работой.