Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение - [21]

В 68-м году, в разгар студенческих беспорядков, когда еще только зарождалась идея создания «Роте Армее Фракцион», созданная вскорости Ульрикой Майнхоф и Баадером, я впервые перешел стену на Чек Пойнт Чарли. Я оказался в Западном Берлине и провел две недели в «Репабликэн клаб», где собирались левые радикалы, требуя размозжить свиные головы империализма, захватить власть и, следуя указаниям великого вождя и стратега Мао Цзедуна, приступить к строительству коммунизма на Западе. Именно там я впервые увидел белые, остановившиеся глаза тех, кто, сжимая в руках цитатник

Мао, то и дело затягивался марихуаной. Перед этим я был во Вьетнаме — писал корреспонденции и с севера и с юга, и видел, как погибали американские солдаты — не столько от партизанских пуль, сколько от наркотиков. Когда я увидал в Западном Берлине механику стратегии превращения наркотиков в оружие идеологической борьбы, я обсуждал этот вопрос с людьми из Восточного Берлина: над моими опасениями посмеивались: «Теперь, после того как поставлена граница (Берлинская стена), нам это не страшно». Доводы не действовали. «У нас нет социальной базы для наркомании, это бич для капитализма, общества социального неравенства»... Власть догмы страшнее язвы. Метастазы исподволь разъедают организм угодной ложью, советы доктора объявляют паникой, болезнь прогрессирует, финал неизбежен. Я тогда написал статью о гибельной опасности леворадикального движения за стеной под названием «Жаркое лето в Берлине», увы, моя газета эту статью не напечатала, — «слишком резко, друзья в Берлине могут нас неверно понять».

Весной этого года власти ГДР запретили распространение советского журнала «Спутник», — дайджеста на немецком языке, издающегося советским агентством «Новости». Причина: публикация материалов критического свойства, в частности, моих «Ненаписанных романов», в которых я — на основании встреч и бесед с Молотовым, Кагановичем, маршалами Коневым, Тимошенко и Чуйковым, — написал, в частности, и о том, как и почему Сталин запретил коммунистам в Германии пойти на коалицию с социал-демократами и этим создать непреодолимый барьер на пути Гитлера к власти. Сталин не очень-то бил тогда Гитлера, главный удар был направлен против «социал-фашистов», т.е. социал-демократов. Что это было? Государственная слепота? Политическая некомпетентность? Осознанное предательство? Словом, за эти публикации был закрыт советский журнал — в братской социалистической стране событие беспрецедентное. Газета «Нойес Дойчланд» разразилась против моих публикаций гневной репликой, — меня обвиняли в клевете и лжи. В Западном Берлине я тогда встретился с моим другом Питером Бенешем, бывшим редактором «Ди Вельт», а впоследствии статс-секретарем в кабинете Коля по вопросам информации, — мы обсуждали возможность выпуска «Спутника» в Западной Германии.

Советские журналисты показали мне тогда мешки с письмами протеста восточных немцев против беспрецедентного акта Хонекера. Писали рабочие и студенты, профессора и медики, — писали бесстрашно, с отчаянием, понимая, что их корреспонденция перлюстрируется, а фамилии вносятся в секретные досье на неблагонадежных. Мои коллеги, писатели ГДР, приходили ко мне в корреспондентский пункт, — только там они чувствовали себя в безопасности. Они были в состоянии шока: «Что происходит?! Хонеккер закусил удила, он хочет остановить время, но даже доктору Фаусту это не удалось! Он не хочет понимать очевидное — вся страна стоит за перестройку Горбачева, мы не можем жить без проблеска демократии, мы задыхаемся в ужасе затхлого болота застоя... »

Я подумал тогда, что укреплю позиции сталинских хардлайнеров ГДР, если мы начнем выпуск «Спутника» на западе Германии: «Семенов, связанный с высшими эшалонами власти, пошел на сговор со шпрингеровским наймитом Бенешем!» Послушное большинство не преминуло бы начать обработку восточных немцев в нужном им на­правлении. Воистину, терпение — это гений. Надо было ждать, веруя.

Летом этого года авторы детективов Западного Берлина пригласили литераторов из Западной и Восточной Германии, чехословацкого писателя Иржи Прохаску и меня. Делегация ГДР прибыла в сопровождении гражданина в черном костюме и коричневом галстуке, — он давал идеологические указания и следил за нравственностью своих сограждан, которым тогда запрещалось остаться на ночь в мире гниющего капитала, — хоть на последнем поезде метро, но писатель обязан вернуться на Восток. Именно там один восточногерманский коллега показал мне ксерокс моих «Ненаписанных романов» из «Спутника», заметив: «Это ходит по рукам. Нелегально. Хранение карается. Поздравляю тебя, литература только тогда литература, когда она становится политикой». Я спросил его, долго ли будет продолжаться этот бред. Он ответил, перейдя на шепот, хотя мы были в парке: «Старый господин совсем потерял голову. Долго так продолжаться не может, нам нужен Горби». Весной, в Праге, на заседании исполкома Международной Ассоциации детективного и политического романа, мы голосовали за освобождение чехословацкого писателя Вацлава Гавела. Этот писатель из ГДР пошел на риск — он проголосовал за освобождение. Все проголосовали — за, только кубинец, под нажимом работника своего посольства, воздержался.