Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг. - [26]

ГУЛАГ смутно чувствовал новые угрозы и вызовы со стороны сообщества заключенных. В каком-то смысле, речь шла об исчерпании сталинского «потенциала покорности». Но не только об этом. Как это фактически следовало из выступления министра внутренних дел СССР Круглова на совещании начальников режимно-оперативных отделов ИТЛ в марте 1952 г., ГУЛАГ, в том виде как он сложился во время и после войны, уже исчерпал свои возможности. «Прошло то время, — делился со своими подчиненными министр, — когда было достаточно построить железную дорогу, положить рельсы, чтобы иметь положительную оценку работы. А теперь мы должны построить комбинат, сами должны его укомплектовать и выпускать продукцию. Появились сложные механизмы, поэтому у нас повысился спрос на специалистов, в том числе из числа заключенных. Заключенные сейчас работают в промышленном производстве, в различных хозяйствах, а это значит, что уровень организации производства должен быть значительно выше. Отдельные лагеря строят целые заводы. А разве такой лагерь, как Черногорский, может построить завод? Естественно, нет. Раз для руководителей этого лагеря устранение уголовного бандитизма является сложным делом, то где им построить силами таких заключенных завод… Мы силами заключенных все оборонные стройки ведем — и надземные и подземные. Если развалим лагерь — с кем же будем работать?»[93]

За красноречивыми пассажами об опасности развала и отсутствии порядка в лагерях последовали упреки: «Каждое утро приходишь на работу и начинаешь читать шифровки и сообщения: в одном месте — побег, в другом — драка, в третьем — волынка. Вы думаете, что в этом нет ничего особенного, а это приводит к дезорганизации работы министерства».[94] В конечном счете, Круглов зафиксировал и почти сформулировал главную проблему ГУЛАГа, его конфликт с новой социально-экономической ситуацией в стране. Парадоксальным образом ГУЛАГ как производственный институт был заинтересован в том, чтобы в лагеря попадало как можно больше «нормальных людей», судимых по жестоким сталинским законам за незначительные преступления и готовых «трудиться на благо Родины» с перспективой поскорее выйти на волю. Однако, став рассадником уголовной преступности, уже пропустив через себя миллионы людей, ГУЛАГ оброс «бандитствующими» паразитами, заболел «двоевластием», забуксовал, превратился в машину по воспроизводству и тиражированию преступности. Мало того, он, как оказалось, не сумел «атомизировать» и «переварить» даже в особых лагерях участников антисоветского сопротивления.

Невиданный ранее размах волынок, забастовок, протестов и массовых беспорядков, вспыхивавших как стихийно, так и организованных уголовными, этническими (этнополитическими) и политическими элитами ГУЛАГа, не позволял выполнять «правительственные задания». Министр не утруждал себя вопросом о том, кто, как и почему противостоит полицейской власти в лагерях. Для него все они были «самыми отъявленными подонками человеческого общества, рецидивистами и т. д.». Но в одном он был прав. Главные противники и постоянные «сидельцы» ГУЛАГа сознательно или бессознательно начали переходить из рядов отказчиков и пассивных саботажников в лагерь тех, кто встал «на путь активной борьбы с нашими мероприятиями, т. е. с мероприятиями Советской власти».

Дополним речь встревоженного Круглова. К началу 1950-х гг. в лагерях выросли мощные, влиятельные, очень разнородные, обычно враждебные друг другу сообщества, группы и группировки. Они овладели техникой контроля и манипулирования поведением «положительного контингента». В большинстве своем эти силы не стремились к объединению, не ставили, за редкими исключениями, далеко идущих целей, просто хотели жить и выжить в лагерях любой ценой. Но ради этого они вели постоянную и кровопролитную борьбу друг с другом и с лагерной администрацией. Даже такие направленные в разные стороны удары отламывали куски и кусочки от ужасного памятника уходящей эпохи — сталинского ГУЛАГа. «Если мы не установим твердого порядка, мы потеряем власть», — резюмировал свое выступление министр. До смерти Сталина оставался еще целый год.

ГУЛАГ: канун распада

Сталин умер. Заключенные ждали амнистию. Указ Президиума Верховного Совета СССР обманул ожидания «долгосрочников» — как политических, так и уголовных. Поэтому (и не только поэтому) амнистия 1953 г. сыграла особую роль в неудержимом распаде ГУЛАГа. Она отличалась от прочих своими беспрецедентными масштабами и невнятностью политических целей ее инициаторов. В их числе первым обычно упоминают нового министра внутренних дел Л. П. Берию, хотя в народе амнистию называли ворошиловской — по имени человека, подписавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР. Амнистия вызвала изменения в составе лагерного населения: массовый уход работоспособного «положительного контингента», дефицит квалифицированной рабочей силы,[95] резкое повышение концентрации особо опасных преступников и рецидивистов, возрастание доли и производственной значимости политических узников, деморализацию низовой лагерной администрации в связи с предстоявшими массовыми сокращениями. «Демобилизационные настроения» привели к падению дисциплины. Факты «аморальных проявлений, пьянства, распущенности и нарушения советской законности» заметно участились.