Неизвестный солдат - [62]

Ночи становились темнее. Часто шел дождь, и в воздухе явственно чувствовалась осень. Они занимали карельские деревни, население которых было эвакуировано. Те люди, которые остались, относились к ним с хитрой покорностью. Вслед за солдатами приходили «соплеменники» и пасторы, но это их уже не касалось.

Они мечтали только об отдыхе и пище, но и того и другого недоставало. Однажды они захватили полевую кухню, котел был полон готовых щей.

— Не ешьте. Еда может быть отравлена.

Рокка наполнил свой котелок.

— Вы прямо как дети. Здесь гранаты да пули свистят, а вы отравы боитесь.

Рокка съел все, и, поскольку никаких признаков смерти у него не обнаружилось, поели и остальные. Лахтинен расхваливал суп до небес и сравнивал его с их собственной походной кухней.

— Видно, что у колхозных ребят есть все же чего поесть, хоть некоторые их голодной смерти уже тридцать лет дожидаются, как воскресения Христова. И чем только все это кончится!

— Кто знает, — сказал Рокка с хитрым видом, облизывая свою ложку. — Поглядим, как дела пойдут. Есть тут все-таки и одна светлая сторона. Они, вишь, лишились хорошего супа. Ну, теперь можно быть уверенным в победе. Бери, слышь, и ты добавки, так-то вернее будет.

Лахтинена это рассмешило, и, когда они отправились дальше, настроение у них стало получше. Правда, их раздражал свист Хиетанена. Дело в том, что Хиетанен свистел всегда, независимо от обстановки, хотя получалось это у него ужасно. Но парень не унывал и знай себе насвистывал. Время от времени он принимался критиковать коммунизм, ссылаясь на плачевное состояние шоссейных дорог в Восточной Карелии. А когда Лахтинен защищал свои идеи, напоминал ему о полусгнивших строениях, плохой газетной бумаге или одежде жителей.

С другой стороны, было очевидно, что защитники любят свою страну. Они умирали на боевых постах, оставляя после себя лишь огромные груды стреляных гильз.

Артиллерийские батареи грохотали, огневые точки сыпали треском. Смерть каждого настигала по-своему. Кто-то падал на бегу, другой разжимал руку, державшую оружие, и бессильно ронял на него голову. Одни умирали, стеная и молясь, другие — проклиная и скрежеща зубами. Кто-то ожидал смерти, лежа где-нибудь за камнем, до самого конца оставаясь сильным и спокойным.

Ценою жизни этих людей покупался километр за километром этого восточнокарельского шоссе — слякотное и извилистое, оно вело в Петрозаводск.

II

Дым с трудом поднимался из трубы в серое небо, сочившееся мелким дождем. Где-то близко била гаубичная батарея, с раскисшей дороги слышался рокот грузовиков, подвозящих боеприпасы. Но люди в палатках не слышали этих звуков, они продолжали спать. Пятнадцать часов без перерыва длился их сон, они лежали, словно мертвые, и не похоже было, чтобы сон этот скоро кончился.

Рахикайнен дежурил — следил за огнем. Чтобы убить время, он играл сам с собой в покер. Набрав в руки карты, он произнес:

— Что там у нас? Три шлюхи. Ну ладно!

Потом с раздражением сунул карты в колоду и взглянул на часы. Ему наконец-то пора было сменяться. Он разбудил Хиетанена:

— Эй, вставай смотреть за огнем.

Он довольно долго тряс и толкал товарища, пытаясь разбудить его. Наконец Хиетанен сел, спросонья провел рукой по волосам и широко раскрыл глаза. Он все еще не понимал, что с ним и где он.

— Вставай, твоя очередь следить за огнем.

— Ладно, — согласился Хиетанен и опять лег, явно не понимая, чего от него требуют. Рахикайнен снова принялся трясти его:

— Эй, встанешь ты наконец?!

Усталость удесятерила усилия Рахикайнена, так что в конце концов Хиетанен проснулся.

— Что?

— Твоя очередь следить за огнем.

— А, черт! Есть еще сухие дрова?

— Ну как же! Даже наколотые. Я вошел в патриотический раж и наколол их. Наверно, в состоянии военного психоза.

— Вот уж не ожидал, что ты на такое способен! А спать сладко, парень. Сколько времени мы уже спим?

— Трое суток.

Рахикайнен заполз на свое место и, прежде чем уснуть, успел сказать:

— Совсем недавно ударило по артиллеристам. Похоже, там теперь полно героев. Было слышно по крикам. Мне так хотелось сходить к ним, пошататься там. Говорят, артиллеристы получают больше хлеба. Может быть, удалось бы что-нибудь «организовать». Только я так и не собрался — слишком устал.

Хиетанен выглянул наружу. На шоссе стояли три подбитых танка, на обочине лежало несколько убитых русских. Там вчера отразили контрудар противника. Хиетанен засучил штанину и осмотрел маленькую рану на ноге. Она уже покрылась коркой и, по-видимому, заживала. Хиетанена ранило осколком снаряда, посланного одним из танков, стоящих теперь на дороге, и осколок попал ему в ногу. Хиетанен зажег спичку и подержал в огне булавку, чтобы убить микробов, а затем выковырял осколок, который теперь лежал у него в бумажнике, завернутый в бумагу.

Хиетанен спустил штанину, достал из бумажника осколок и задумчиво принялся разглядывать его. Чего только нет на свете! Вот, точат на станке такую штуку, пока не выточат как следует, а потом стреляют ею смеха ради! При этом еще и мажут, не могут попасть. Да, война — это безумие. Только и остается что удивляться.

Он подбросил в каменку несколько поленьев и застыл, задремал перед ней. Артиллерийский дивизион вел огонь не переставая, с передовой доносились звуки стрельбы из стрелкового оружия. Туда вчера маршем прошел другой полк, и они получили возможность отдохнуть. Хиетанен сквозь дремоту прислушивался к стрельбе: то и дело строчил станковый пулемет: па-па-па-па-па. Одиночными очередями бил ручной пулемет, и Хиетанен определил, что это стреляют русские, потому что его выстрелы звучали по-иному: па-ку-па-ку-па-ку.