Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью - [3]

В этом смысле Даль — человек очень для меня трудный, потому что для него съёмка — это импровизация, то есть какой он есть в данный момент. Сегодня он репетирует так, завтра репетирует по-другому, находясь в том же образе, но — всё иначе. Точностью, которая, мне кажется, является необходимостью, он… не то чтобы не владел… это было вне его актёрской натуры. При его совершенной свободе репетиции были очень трудны. Доставляло забот ещё и то, что, когда закреплённое нужно было снимать, — он был другим, всё было так, как ему надо.

И действительно, он выходил из кадра или, не теряя своей словесной интонации, выходил за отрепетированные и принятые партнёрами рамки сцены. Для его партнёра это было полной неожиданностью, ведь на репетиции всё было иначе! В этом было его своеобразие, и мне как режиссёру нужно было очень и очень привыкать и подстраиваться под его актёрскую индивидуальность. Он — человек чрезвычайно талантливый. Вот это его неожиданное поведение во время съёмок (я имею в виду работу над образом) поражало своей необычайностью и требовало подчинения меня как режиссёра тому, как он в данный момент вёл себя.

Я как-то очень горжусь тем, что я, так сказать, обнаружил этот Талант и вывел его на свет Божий. Его и Сашу Збруева. Миронов до этого уже снимался, а Даль и Саша Збруев — вот это были как раз те студенты, которые, как говорится, ещё «далеки от кинематографа». И было довольно трудно.

…Ну, конечно, как всегда, мы взяли их на определённый срок, договорились с руководством институтов. Мы, как всегда, запаздывали со съёмками, отставали от плана, а студентов не отпускали с занятий. Я помню, уже в финале были такие моменты: очень часто, выезжая на съёмки и заворачивая по пути в институт, я говорил, что сегодня последний съёмочный день, и умолял педагогов освободить их от занятий, чтобы они могли быть на площадке. Так начинался рабочий день: я заезжал за Збруевым и Далем и прямо «из-за парты» вытаскивал их на съёмку.

Горжусь и тем, что, когда кончилась наша работа, встречаясь с руководителями театров «Современник» и имени Ленинского комсомола, я настойчиво рекомендовал им обратить внимание в фильме на этих двух актёров, на эти две совершенно не известные фамилии: «Обратите внимание на Даля и на его товарища…» Помню, уговаривал Табакова взять Даля в «Современник». Он спрашивал: «Какой такой Даль? Какой?..» Я говорил: «Да вы возьмите его! Вот он только что сдал экзамены и кончил институт». И его потом туда взяли.

А Збруева взял к себе Театр имени Ленинского комсомола. По-моему, Эфрос там тогда работал. Я говорил: «Есть вот такой Збруев…» Саша, встречая меня сейчас, говорит: «Вы — наш крёстный». Збруев и Даль. Конечно, они и сами нашли бы своё место в искусстве, но мне так хотелось быть «ЗА» них! Вот так…

Если говорить о Дале, то он действительно создал образ молодого Человека… Такого, о котором мы сейчас мечтаем, чтобы он у нас в России был. Со свободным взглядом на жизнь, в поведении — свободным, с какой-то чистотой, откровенностью суждений!

В целом это был, конечно, образ новаторский.

Сложности съёмок… Кинематографическая особенность: надо быть всё-таки очень точным, потому что ты располагаешь определённым пространством — зрительным и звуковым. И надо быть очень точно нацеленным на то, как ты это делал на репетиции, чтобы операторское и звукооператорское дело было соотносимо с тобой. Ты ли подчинён им, они ли подчинены тебе, но факт остаётся фактом: импровизация в кинематографе очень сложна. Она, конечно, необходима, она есть и будет, но в каких-то пределах предварительно сделанной работы.

Это Далю всегда было очень тяжело. Он каждый дубль не мог повторить дважды. Каждый дубль у него всегда был новый. И всегда неожиданный: и для режиссёра, и для оператора, и для звукооператора.

К гриму Олег относился небрежно. Считал, вот у него борода — он так с ней и будет. Всяческие нежелания менять облик — в моей, во всяком случае, картине и в той роли, которую он исполнял… Он к этому относился, я бы сказал, пренебрежительно. Он очень не любил какие-то парики, краски, тени — ему это мешало. Ходил такой, какой он есть в жизни. Он не играл, как некоторые актёры… И в жизни… Нет. У него такая полная раскованность человеческих чувств: хочу вот быть таким, каким я в данный момент себя чувствую. Довольно своеобразно, потому что поведение человека в обществе всё-таки требует какого-то подчинения, рамок, а он мог совершенно спокойно встать, уйти, сказать всё что угодно… Вот этой дисциплины человеческой и подчинённости каким-то условностям в нём не было, поэтому он, конечно, был не такой простой человек.

О судьбе картины… Она с трудом выходила на экраны из-за той реакции нашего официоза, о которой я уже говорил. И после 1963 года ЦК ВЛКСМ — против картины. Вот отношение к компании молодых людей в фильме, которые ничего преступного не совершают, но находятся вне трафарета нравов, считавшихся для каждого молодого человека необходимостью и нормой. Они — вот эти «звёздные мальчики», о которых Павлов говорил на крупном партийном собрании… И так, постепенно, картину сняли из проката, потом один или два раза показали по телевизору и тоже прекратили демонстрировать.