Неизвестный Филби - [29]

За годы работы в контрразведывательном подразделении СИС, поддерживавшем тесные контакты с МИ-5 (и соответствующими службами США), я все более убеждался в том, что мое логическое построение является единственно верным, причем, что не менее важно, для любого агента, на какой бы основе он ни работал. Я исхожу из того, что если контрразведка на основе имеющихся в ее распоряжении доказательств убеждена в нарушении тем или иным индивидуумом закона о государственной тайне, этого еще недостаточно. Для того чтобы привлечь подозреваемого к судебной ответственности, она должна представить доказательства, способные убедить жюри присяжных заседателей в том, что подсудимый действительно виновен «вне всяких сомнений».

А это не так-то просто. Иногда доказательства исходят из таких деликатных источников, что их невозможно привести в суде, иногда — от агентов, появление которых в судебном заседании способно подорвать оперативные возможности последних или даже поставить под угрозу их самих и их связи. В других случаях это могут быть полученные незаконным путем, а, следовательно, неприемлемые для суда улики, как, например, несанкционированный радиоперехват. Наконец, всегда остается вероятность того, что жюри подвергнет сомнению правдивость и точность показаний свидетелей обвинения. Иными словами, путь, по которому продвигается обвиняющая сторона, усыпан шипами. Наилучший способ избавиться от подобных неприятностей попытаться склонить подозреваемого человека к саморазоблачению.

Это незамедлительно освобождает процесс от юридических споров по поводу законности, обеспечивает безопасность секретных источников, от которых поступили улики, и делает поведение присяжных заседателей более предсказуемым.

Если же подозреваемый отказывается признать свою вину, то он тем самым перекладывает все сомнения и трудности на обвиняющую сторону. Не исключено, что в ситуации, когда источники занимают слишком «деликатное» положение или когда улики недостаточно убедительны и требуют дополнительной независимой экспертизы, контрразведка может вообще отказаться от судебного преследования. Если дело все же открыто, компетентный адвокат способен добиться оправдательного приговора, подвергая сомнению достоверность улик и доверие к свидетелям. Даже при самом неблагоприятном раскладе, то есть в случае успешного обвинения, можно найти утешение в том, что вы обрекли шанс на затяжную битву. В данном случае, это лучше, чем преподнести им победу на блюдечке.

С учетом всего сказанного, мой ответ на первый вопрос категоричен: однозначная рекомендация всем агентам никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если перед ними лежат доказательства, не признавать свою вину. Отрицай все, и у тебя появится шанс избежать привлечения к суду, а если это все-таки произойдет, то тебя могут оправдать.

Теперь о втором общем вопросе: должен ли оперативный работник инструктировать свою агентуру о линии поведения в случае допроса или ареста?

Мне известны два случая, когда агенты задавали своим офицерам разведки этот вопрос и оба раза получали уклончивый ответ. Я могу по памяти точно процитировать один из них: «Если мы с вами будем делать все правильно, такой проблемы не возникнет».

На мой взгляд, подобная уклончивость была вызвана заботой о психологическом состоянии агента. Нехорошо, если агент только и делает, что думает о вероятности провала. Но всегда ли следует руководствоваться только психологическими соображениями? Думаю, что нет.

В послевоенные годы наблюдается поток газетных публикаций о шпионаже и контр-шпионаже, на эту тему пишутся серьезные книги и шпионская беллетристика. Любой агент, сообщающий секретные сведения несанкционированному партнеру, не может время от времени не задумываться о возможном провале, если он, конечно, начисто не лишен воображения. И если уж он спрашивает об этом, то, вероятно, потому, что данная проблема его волнует. Это тонкий вопрос, заслуживающий тонкого ответа.

На мой взгляд, даже если агент не спрашивает, его все равно следует проинструктировать. Но здесь мы вступаем на зыбкую почву, ибо многое зависит от характера агента и его взаимоотношений с оперработником.

Аман Нанн Мэй

В сентябре 1945 года в Канаде перебежал на сторону противника Игорь Гузенко, шифровальщик советского военного атташата в Оттаве. Для того чтобы добиться доверия канадцев и завоевать право на политическое убежище, он прихватил с собой ряд конфиденциальных и секретных документов. Среди них были две свежие шифр-телеграммы: из Оттавы в Москву и из Москвы в Оттаву.

В первой телеграмме речь шла о том, что некий «Алек» переводится по работе из Канады в Англию и сообщались подробные условия предполагаемой явки в Лондоне. В ответном послании условия явки были забракованы и вместо них предлагался другой вариант, когда встреча должна состояться в пабе около Британского музея в определенное вечернее время, вскоре по прибытии «Алека» в Англию.

Как сообщил Гузенко представителям канадской спецслужбы, а именно Королевской канадской конной полиции (подразделение безопасности), под псевдонимом «Алек» скрывался Аллан Нанн Мэй, английский физик, работавший в ядерном центре Чок-Ривер в провинции Онтарио.