Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [155]

«Лев революции» — это часто встречающееся в коммунистической литературе именование Дзержинского мне кажется не случайным и характерным. В католической литературе времен инквизиции вы найдете то же самое определение великого инквизитора Торквема-ды — «лев религии».

И вот когда большевистская революция разлилась по стране огнем и кровью, сорокалетний Дзержинский, человек больной, вывихнутой души и фанатической затемненности сознания, растерявший уже многое из человеческих чувств, пришел к пределу политического изуверства — к посту коммунистического Торквемады.

Он был вполне согласен с фразой Ленина — «пусть 90 процентов русского народа погибнут, лишь бы 10 процентов дожили до мировой революции».

КУЛЬТУРНЫЙ ТЕРРОР

Дзержинский демонстративно стремился связать деятельность ЧК с моралью. «Чекист, — говорил он, — это три слова, начинающиеся на букву «ч», — честность, чуткость, чистоплотность. Душевная конечно…» Этот афоризм Дзержинского широко известен, известно также, что из перечисленных «ч» только одно могло иметь отношение к чекистам — «чуткость». Морали у них не могло быть, только чуткость и быстрая реакция, как у сторожевых плохо накормленных псов, которые не столько охраняют, сколько стремятся урвать лишний кусок мяса. И готовы перегрызть за него глотку.

Вместо храма счастья на земле воцарилась деспотия и лилась невинная кровь. Ну, а зерна ненависти, брошенные в российскую почву, дали чудовищные плоды. Были истреблены основные слои населения — носители культуры, ее становой хребет, размыты вековые традиции, устои быта, мораль; почти уничтожена церковь, разрушены и осквернены тысячи национальных святынь, оставшиеся очаги духовной жизни взяты под жесткий контроль.

Все это имело тягчайшие последствия для культурного достояния — и первым актом его истребления стала национализация. Но чем бы большевистская власть ни пыталась оправдать повальное насильственное изъятие культурных ценностей в «общественное пользование», по существу это был насильственный акт их отчуждения от общества в пользу правящей бюрократии. Из Госфон-дов в личное пользование некоторых новых вельмож забирались картины и драгоценности, дорогие сервизы и бронза, старинная мебель и ковры. Еще в 20-е годы многие руководители (к примеру, Енукидзе) купались в роскоши и заявляли, что живут не хуже царских сановников.

Приведем хотя бы такие факты. Из сотен помещичьих и дворянских усадеб, принятых на счет как памятники культуры, сотен частных собраний, отмеченных охранными грамотами, уцелели единицы! Почти все либо загублено и распродано, либо гниет и пылится в запасниках (в экспозиции музеев попало немногое). Разорены десятки тысяч храмов и монастырей, которые были очагами духовности и играли неоценимую роль в нравственном воспитании народа. Часто национализация переходила в откровенный грабеж, а «обобществленные» памятники культуры варварски эксплуатировались.

Особую роль во всем этом играла ВЧК. Один из главных организаторов и идеологов красного террора М. И. Лацис в ноябре 1918 года писал: «Мы не ведем войны против отдельных лиц… Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования и профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысле и сущность красного террора». Этими же критериями определялось и отношение к культуре. На складах ВЧК были накоплены гигантские залежи произведений искусства, антиквариата, драгоценностей, судьба которых до сих пор неизвестна.

В Юсуповском дворце на Мойке чекисты нашли уникальные сокровища: серебряную статую на тему крещения Руси весом 86 пудов, золотой сервиз из 96 предметов, фамильную коллекцию Фаберже и прочее. В другом дворце было найдено замурованное в стену ценнейшее собрание миниатюр великого князя Николая Михайловича, а в Москве в доме Голицына на Ново-Басманной ВЧК обнаружила 13 пудов золотой и 10 пудов серебряной посуды большой художественной и исторической ценности. Но где все это? Серебряная статуя и драгоценная посуда Юсуповых и Голицыных бесследно исчезли: почти все изделия Фаберже ныне в частных коллекциях, а собрание миниатюр было впоследствии продано в антикварном магазине на углу Невского проспекта и улицы Бродского. Так причем здесь народ и сбережение культуры!?

По сути, сплошная национализация была совершенным в государственных масштабах уголовным преступлением, разорившим сотни тысяч культурных очагов и подорвавшим устои культуры. Не случайно ее не приняло большинство интеллигенции и коллекционеров, за что некоторые (например, ГТ. П. Вейнер — редактор-издатель журнала «Старые годы», член совета Русского музея и Эрмитажа) поплатились жизнью. И именно национализация культурных ценностей сделала возможной их распродажу.

Следующим убийственным шагом стала идеологическая селекция культуры по «классовому признаку», с подразделением ее на «нужную» (которую стоило лелеять и оберегать) и «классово чуждую» (произведения которой можно было уничтожать и продавать). Она была своего рода следствием ленинской теории «двух культур». В сталинские времена «вражескую культуру» просто метили, вывешивая в залах музеев плакаты: «Искусство в услужении коронованных дегенератов и церкви» (Сурбаран, Веласкес), «Дебюты французского империализма» (Сезанн), «Зала буржуазной гнили» (Пикассо) и т. п. Но так было и раньше!