Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [151]

Обведя всех мутным взглядом воспаленных глаз, всегда бывший под кокаином, Саенко закричал:

— Граждане, сдавайте часы, кольца, деньги! У кого найду хоть рубль — застрелю, как собаку!

Тишина сменилась возней: все отдали.

— А теперь выходи трое! — выкрикнул Саенко фамилии. — Да скорей, не тяни нищего за…!

Вызванные выпрыгнули. Дверь заперлась. Звон поворачиваемого в замке ключа, удаляющиеся шаги и несколько выстрелов: очередных вывели в расход.

Так по пути к Дзержинскому почти каждую ночь по своему усмотрению приговаривал к смерти, вызывал и расстреливал арестованных чекист Саенко. Когда ж один из вызванных не пошел, уперся, схватился за решетку, за спинку скамьи, Саенко на глазах у всех стал бить его кинжалом, и арестованного, окровавленного, кричащего диким животным криком, чекисты вытащили из вагона и расстреляли.

Есть известный предел героизму и эффектным жестам. На скотобойне их уже не бывает. Никому из арестованных в голову не пришло бы тогда перед Саенко разорвать рубаху и что-нибудь выкрикнуть. Да и бессмысленно: террор Дзержинского чужд сентиментальностям.

Не пощадили и 16 монахов Лубенского мужского Мгарского монастыря: монахи были расстреляны 5 августа 1919 года. Лубенским окружным судом после занятия г. Лубны войсками Деникина было проведено расследование по факту убийства. Трупы монахов, а также поврежденные иконы монастырской церкви были сфотографированы Ошером Абрамовичем Колодным. Из двадцати четырех монахов осталось в живых семь, из них почти все были ранены, некоторые тяжело.

Из показаний иеромонаха Иллариона, 67 лёт:

«…Всех монахов отправили на станцию железной дороги Лубны, на станции тоже продержали более часу времени и объявили им, что они отправляются на работы в с. Лазорки. От станции Лубны по Пирятинской дороге монахов сопровождали семь человек: два верховых и пять пеших. Против экономии Климовой и деревни Круглики их нагнал и остановил отряд кавалерии и обоз, и тут послышался голос комиссара Бакая, который скомандовал: «Разделить по восемь». Монахов разделили на три партии по восемь человек, в первую партию отделены настоятель и показатель. Настоятель начал умолять о пощаде, но к нему подошел Бакай и проговорил: «Довольно тебе обманывать нас». И тут он выстрелил из револьвера в упор, от чего настоятель повалился на землю, а в остальных, и в показателя в том числе, по команде Бакая, дали залп из винтовок большевики. Показателя пуля пробила насквозь, и он повалился на землю вместе с другими, но через некоторое время пришел в чувство, ползком добрался до канавы при дороге, но тут он услышал, что по дороге следует второй отряд большевиков… Сидя под кустом, он видел, как большевики этого отряда добивали выстрелами еще стонавших монахов и грабили их одежду. Таким образом большевики поступили и с остальными двумя группами монахов…»

Апогеем красного террора была зима 1920 года, когда Москва замерзала без дров, квартиры отапливались чем попало, мебелью, библиотеками; голодные люди жили в шубах, не раздеваясь, и мороженая картошка казалась населению столицы верхом человеческого счастья.

В зимние ночи этого года, в жуткой их темноте колеблющимся светом маячили грандиозные электрические фонари на Большой Лубянке. Сюда к Дзержинскому, в квартал ЧК, без устали свозили «врагов» революции. Здесь, в мерзлых окровавленных подвалах, в эту зиму от количества казней сошел с ума главный палач ЧК латыш Мага, расстреляв собственноручно больше тысячи человек.

Вождь террора Дзержинский проводил на Лубянке дни и ночи. Работать спокойно было не в его характере, да и не такова была эта кровавая работа. Дзержинский работал по ночам. Палачи — тоже. Ночью вся Лубянка жила бурной, взволнованной жизнью. «Я себя никогда не щадил и не щажу», — говорил о себе сорокалетний Дзержинский.

Про эту «беспощадность к себе» рассказывает и его помощник, чекист Лацис: «В ЧК Феликс Эдмундович везде жаждал действовать сам; он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих документах, сам устраивал арестованным очные ставки и даже спал тут же, на Лубянке, в кабинете ЧК, за ширмой, где была приспособлена для него кровать».

К тому же председатель ЧК был «аскетом». Тот же палач Лацис сентиментально вспоминает: когда в голодную зиму 1920 года главе террора вместо конины курьер приносил более вкусные блюда, Дзержинский ругался, требуя, чтобы ему давали «обычный обед сотрудника ЧК». Но чекисты «из любви» обманывали вождя террора, ибо «усиленная работа расшатывала изнуренный организм Феликса Эдмундовича, и уход за ним был необходим».

По стране проносился террор. Страна голодала, голодали и чекисты. В доме на Лубянке большими праздниками считали те дни, когда в столовой подавали суп с кониной или рагу из конины.

Обедал Дзержинский Вместе со всеми — в столовой — и сердился, когда ему подавали отдельно в кабинет.

— Я не барин, — говорил он, — успею сходить пообедать.

Но часто не успевал и оставался голодным. В такие дни чекисты старались накормить его получше — не тем, что было в столовой.

Один чекист привез как-то восемь больших картофелин, а другой достал кусок сала. Картошку почистили, стараясь шелуху срезать потоньше. Эту шелуху сварили отдельно и съели — тот чекист, что привез картошку, и тот, который достал сало. А очищенные картошки порезали и поджарили на сале.