Неизвестные тайны России - [127]

Затем виновный передавался рындам и пытошных дел мастерам, которым князь письменно давал распоряжения, какие сведения надо получить и прилюдно записать от злоумышленника.

Душа моя ожесточилась настолько, что меня не удивляло и не возмущало то, что дети клевещут на родителей, жены на мужей, мужья на жен, побратимы на побратимов, братья на братьев и отцов. Зеркало было сильнее воли человеческой. Богатырь на поле ратном оказывался дитем несмышленым и плаксивым перед зеркалом. А я радовался, что могу услужить князю, убирая несогласных, недовольных, обиженных, а иногда и прямых врагов государя нашего. Все они были враги, кто даже осмеливался думать плохо о нашем государе.

Однажды я сдвинул переключатель на волшебном зеркальце и посмотрел на себя такого, какой я есть на самом деле. Тот, кого я увидел, был мне не знаком. Там не было Якоба Пфеффера, там был Яшка-каин, чем-то по внешности похожий на Великого князя, с бородкой, с рысьми глазами, острыми зубами, широким монгольским лицом, ставшим таким от постоянного оскала зубов, который стал настолько привычным, что от меня шарахались люди, когда я пытался чему-то улыбнуться. А волшебная сторона показывала благообразного бюргера из Баварии, довольного урожаем ячменя, количеством солода и сваренного пива, копченых свиных ножек, и доброй фрау с широким задом, сидящей на скамейке рядом.

Майн Готт, Господи Боже, вразуми мя, наставь на путь истинный. Забыл ты, Якоб Пфеффер, что царствие на земле и на небе только Божие. Себя за Бога посчитал. Начал вспоминать «Отче наш» и никак не мог вспомнить. Лишь к полуночи я смог более или менее явственно произнести: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». И сразу что-то сломалось во мне. Слезы полились ручьем, стали перед лицом мелькать мученики невинные, наговорившие на себя от колдовского изобретения во славу князеву и на свою и своих жен и детей погибель. И все это я, собака безродная, исделал.

Я стоял на коленях у божницы и со слезами причитал: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единародного, Иже от Отца рожденного прежде все век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшего пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь».

Как же мне быть? Великий князь шутить не будет. Голову не отрубит, но сечь велит изрядно, дабы всю дурь выбить из меня, так как враги еще не все спытаны огнем и зеркалом.

Буду рассказывать о видении Пресвятой Богородицы, явившейся ко мне, когда я читал: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».

Сошла ко мне Богородица и предупредила беречь жизнь князеву от искушения дьявольского, которое носить рядом в ларце закрытом, и никому не показывать, аки воссияние зеркала губительно для князя и потомков его, которые нарушат заповедь, данную Божией Матерью.

Долго думал князь над тем, что я ему рассказал поутру, целуя его сапоги и призывая беречь себя, как я берегу жизнь князя.

Раз пять он требовал рассказать, как ко мне явилась Богородица и что дословно говорила. Ни разу я не сбился, что поколебало уверенность князя в своей непогрешимости.

К вечеру я получил указ о хранении ларца с драгоценностью и назначении мне в охрану княжеских людей для сбережения ларца.

«Боже, милостив буди мне грешному. Боже, очисти мя грешнаго, и помилуй мя. Создавый мя, Господи, прости мя! Не допусти возрождения подобного Якова Пфеффера, ведущего невинных жертв на заклание дьяволу, внушившему владыкам земным непогрешимость господнюю и распоряжение жизнью людскою, что только Господу Богу дозволено. И яко появится такой человек, нашли на него кару небесную, как на посланника адова. Божееее!»

Я проснулся от звона в ушах, как будто какой-то колокол низким тоном гудел «бууммм». А, может быть, не «бууммм», а «Божееее!»

Солнце клонилось к закату, черные тучи собирались над озером, порывы ветра создавали белые барашки на волнах и кренили к земле вековые деревья. Надвигалась нешуточная гроза.

Да, я чувствую, что я Пфеффер. Но в нашем русском роду не было ни одного изгоя, нарушившего заповедь предков. Князья приходят и уходят, а народ остается. И народу надо сделать все, чтобы у князей не было и мыслей распоряжаться жизнью людей. Это дело Божье.