Неизвестная солдатская война - [9]

Из оперативной сводки Совинформбюро за 30 ноября 1943 года:

«Кровавое злодеяние совершили немецко-фашистские мерзавцы над советскими детьми в станице Гостогаевской, Краснодарского края. Незадолго перед отступлением немецкий комендант станицы Гофман, его помощник обер-фельдфебель Фитлер, унтер-офицеры Штурм, Лаубе, Шульц и полицейский Багмет с группой солдат врывались в дома и силой забирали детей в возрасте до 13 лет. К утру 20 сентября фашистские изверги собрали в комендатуру 40 детей. У комендатуры происходили душераздирающие сцены. Дети плакали, кричали. Матери рвали на себе волосы. Слёзы детей не смягчили фашистских палачей. Полицейский Багмет увёз детей в станицу Старотитаровскую и сдал их начальнику немецкого военного госпиталя. Вскоре партизаны поймали и передали в руки советских властей полицейского Багмета. Этот бандит на следствии показал: «20 сентября я привёз детей в станицу Старотитаровскую. Начальник немецкого военного госпиталя приказал ввести ребят в специальную комнату. Там из них выкачали кровь. Когда детей вынесли из комнаты, они были мертвенно бледны и не шевелились. Вскоре их трупы были вывезены за околицу станицы».

Кровь невинных детей зовёт к беспощадной мести…». (т. 5, с. 266–267)

– А мстили наши солдаты тем же, когда оказались на немецкой земле?

– У большинства из нас такого желания не было. Не знаю, если бы сразу из-под Киева попали в Германию… Хотя встречались отдельные, такие, у кого немцы пожгли дома, уничтожили семьи. Бывало, боевых действий нет, но, вдруг, загорается дом. Оказывается, кто-то из наших солдат поджёг. Спрашиваем, зачем ты это сделал? «Мою хату спалили, – говорит, – спалю и я его…». Но такое случалось редко.

На своей территории немцы, в том числе и мужчины, чувствовали себя среди нас спокойно. Не прятались, ходили по расположению наших частей открыто. Если немец не одет в военную форму, то на него мы уже не обращали никакого внимания.

А один подлый случай запомнился хорошо. Зимой 45-го мы разбили большую группировку и долго гонялись по лесу за её остатками. Однажды днём издалека видим, как группа немцев, человек семьдесят, вышла из леса и направляется к одиноко стоящему на опушке сараю. Кто-то из наших разведчиков говорит: «Они, наверное, сдаваться идут. Надо бы как-то у них спросить…». А рядом в это время остановились на привал артиллеристы с 76-миллиметровкой. Их командир сержант отвечает: «А вот сейчас мы спросим…». И как резанул по сараю. Один раз, другой. Только кирпичи летят в воздух. Раздолбали сарай и уехали. Мы сразу побежали туда. Человек десять насмерть положил сержант. Было много раненых, искалеченных. На остальных жалко смотреть: грязные, истощённые и почти все перебинтованные. Оказалось, они, действительно, шли сдаваться.

– Что такое "драп-марш" 1941 года?

– Мы уже не отступали, а бежали. Как вечер, так команда: окопаться и ни шагу назад! В течение дня выясняется, что немцы обошли нас и справа, и слева, что мы у них уже в тылу. Поэтому вечером опять та же команда: поднимайся!.. И так все дни.

Командир 4-й роты, фамилию его не помню, всегда первый поднимал свою роту: «А ну, ребята, кто здоров ногами… Нам они ещё пригодятся». За этой ротой поднимались и другие. Бежали в сторону Козятина. За ночь пробегали по 40–50 километров. Утром входим в Козятин. На станции эшелонами все пути забиты. В основном, с эвакуированными из западных областей евреями и семьями офицеров. Появляются немецкие двухмоторные «долбачи». Прилетали всегда почему-то по 33 самолёта. На бомбёжку заходили тройками.

Страшно, что творилось. Солдат знает, что при бомбёжке надо упасть и лежать, а гражданские, кого только взрывной волной свалило, вскакивают и бегут. А их осколками сечёт. Они в основном и гибли. Куда не посмотришь, везде трупы и кричащие раненые.

От сильного запаха крови многих выворачивало. К запаху крови примешивалась вонь блевотины. Дороги были забиты беженцами. Люди шли со своим скарбом, гнали коров, свиней, даже гусей. Войска шли по обочинам. Урожай немцам, конечно, не достался – поля были вытоптаны. Уходили не каждый сам по себе, а колхозами. И распоряжения такие были: всё, что можно забрать с собой, забрать, остальное уничтожить. Колхозные амбары и хлебные поля поджигались. А ведь не все могли уйти. Те, кто оставался, в том числе и партизаны, были обречены на голод.

Через Днепр переправлялись в районе Ржищева. Катер буксировал паром. Когда подошла очередь нашего батальона, заходят немецкие самолёты. Бомба попала в катер, и он затонул. Мы загрузились на паром и вёслами перегребли на левый берег. Я потом нашёл лодку, с которой, как рыбак, управляться умел, и сделал ещё два рейса на правый берег, переправил наших ребят, кто не попал на паром.

Мы тогда часто спрашивали у командиров: почему так далеко отступаем, зачем уходим за Днепр? Они не знали, что ответить. А потом политруки получили циркуляр объяснять так: надо выровнять линию фронта… Любой малограмотный солдат понимал, что это чушь. Если будем так выравнивать фронт, как от границы выравниваем, до Урала без остановки добежим.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 3 декабря 1943 года: