Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном - [21]

Любите ли вы Тита Ливия, как я? Я нахожу его таким же интересным, как Александра Дюма. Не смейтесь над сравнением, жалкие невежды и педанты!

— Если бы вы провели зиму в Риме, — сказал мне капитан Б., — у меня явилось бы к вам чувство, почти похожее на презрение…

— Что касается меня, заметил Кассаньяк, — у меня такого чувства не было бы, но я искренно жалел бы вас.

— Ну, так я и не поеду туда. Только не под влиянием ваших слов я делаю это. Я еду в Париж, потому что меня привлекают туда уроки на арфе и Бартель.

Что-же вы сделаете для меня, при всей вашей любезности, при всем вашем хорошем мнении о моей особе? Что можете вы сделать?

Я знаю человека, который любит меня, который понимает и жалеет меня, кто всю свою жизнь кладет на то, чтобы сделать меня более счастливой. Этот человек все сделает для меня и добьется своего. Он никогда больше не изменит мне, хотя он и изменял мне раньше. И этот человек — я сама!

Не следует ничего ждать от людей, — они могут доставлять нам одни только разочарования и огорчения. Будем твердо верить только в Бога и в свои собственные силы.

И раз уже нам честолюбие дано, то постараемся же добиться чего-нибудь, постараемся чем нибудь оправдать это честолюбие…

1877 г.

Воскресенье, 1 июля 1877 г.

Вследствие всех этих политических неурядиц и волнений, сегодняшнего смотра ожидали с замиранием сердца. Надеялись на восторженную встречу маршала[7], что в армии произойдут манифестации. Все, однако, прошло спокойно, — ничего не случилось. Раздалось только несколько жидких аплодисментов по адресу армии.

Опишем, впрочем, по порядку этот прелестный день. Прежде всего мне принесли платья, из которых ни одно не оказалось подходящим.

Это раздражает больше всего, за исключением, впрочем, дурного обеда.

Факсимиле части письма Мопассана к Башкирцевой.

В 9 часов мы уехали с госпожой и господином де-М. По дороге я ежесекундно только и слышала, что разного рода наставления и опасения. То они боялись, что мы опоздаем или что места будут плохие, то являлись у них различные опасения насчет нашего кучера, насчет погоды, насчет давки и т. д. Все это страшно сердило меня. Только французы умеют раздражать такими пустяками.

Наконец, мы приехали. Места наши оказались до того мало аристократическими и со всех сторон нас так сдавили, что я не стерпела и ушла оттуда.

Мы вышли на лужайку. Но много времени прошло прежде, чем нам удалось отыскать нашего лакея и карету.

Жену маршала Мак-Магона приветствовали, как королеву… впрочем, нет, пред ней довольно торопливо снимали шляпы, а она кланялась направо и налево. Это не произвело на меня никакого впечатления, между тем как лица тех, что приветствовали принцессу Маргариту, австрийскую императрицу и нашу Великую Княгиню, показались мне исполненными почтительного восторга.

Однако порядочное животное этот господин де-Ф. Меня так и подмывает написать ему:

«Милостивый Государь!

Кажется, гораздо легче было просто выразить свое сожаление, а не посылать билеты на такие места».

Впрочем, мы с ним увидимся завтра. Я предпочитаю лучше сказать ему, упомянув о смотре: «Я не была там. С моими билетами пришлось бы сидеть на стульях, поэтому я отдала их своей портнихе».

Вторник, 3 июля 1877 г.

Мы осматривали замок Ворта[8] в Сюрене. Мне было страшно досадно, что о портном говорили, как о каком-нибудь короле. Но замок или, вернее, вилла, действительно, настоящее чудо.

Начиная с ложи привратника и кончая голубятней — там все прекрасно, на всем видна печать самых тщательных усилий и забот.

Здесь много павильонов, оранжерей, садов.

Кажется, ни одно жилище в мире не может сравниться с этим замком. Одних только наружных украшений столько и в таких разнообразных сочетаниях, что за ними исчезает самый дом, даже самые стены.

Это какое-то безумное изобилие деталей, старинного стиля и всякого рода редкостей. Строители умудрились рассыпать фарфор даже на превосходно устроенных среди зелени и цветов газонах. Сюда привнесено все, что только можно было привнести законченного, исключительного и красивого в вортовских корсажах и мантильях. Все, что можно было подобрать изысканного в мире красок, вышивок и кружев, чтобы создать шедевр туалета, — все в изобилии применено и здесь, но с удивительной тонкостью и вкусом.

Кажется положительно невозможным, чтобы человек в полном рассудке мог думать о сочетании этого миллиона безделушек. Каждая из них в отдельности представляет художественную вещицу или драгоценную игрушку.

Можно не приходить в восторг от этого удивительного жанра, но необходимо отдать ему справедливость: в своем роде это величественно. Видно, что человек любит все эти украшения, как артист. Тысячи мелочей говорят о возвышенном вкусе, даже о культе великих людей и великих дел.

Мало того. Во всем этом можно уловить даже некоторую претензию и на собственное величие. Это простительно и, собственно говоря, вполне естественно. Каждый велик в своем роде. Быть может, даже гораздо труднее возвыситься в таком искусстве, которое охотно считают ремеслом, чем в таком, которое само по себе высоко и серьезно. В этом, быть может, даже больше заслуги. Впрочем, если бы захотеть пойти дальше и серьезно разобрать, какое отношение имеют к самым важным интересам и событиям мира женские наряды, заполняющие полжизни женщины, то нашлось бы много удивительного и неожиданного. Но я не хочу заходить слишком далеко. К тому же такой анализ, если уж браться за него, должен бы сделать какой-нибудь признанный авторитет, иначе анализ встретит только насмешки.