Неизбежность странного мира - [4]

4

Итак, мы поднимались на Арагац, дабы посмотреть, как незримое и неслышное становится явным.

На языке деловом наша цель определялась скучными словами: «объект», «ознакомление». У тракториста и его напарника, у инженера-радиотехника и начальника станции были, разумеется, свои печали — у каждого по обязанностям. Но мною, пятым участником подъема, владело совсем не деловое намерение: честно говоря, просто очень хотелось пройти 3 250 метров вверх — по направлению к незнаемому.

Настроение было крылатым и чуть-чуть торжественным, как обычно у горожан в горах. А тут еще весна в Армении — южная весна! Предшествовавшая холодным вершинам Арагаца, она настраивала на нужный лад.

Внизу, в Ереване, в зеленом дворике Физического института Академии наук, цвели каштаны и вавилонская ива; не то начиналась, не то уже кончалась сирень. Еще никто не искал тени, и удивительно, как хорошо было расхаживать по этому дворику, слушая рассказы физиков об истории Арагац-кой лаборатории, о ее работах — удачных и неудачных, старых и новых. Но только в их рассказах не было никакой особой приподнятости. Ничего весеннего.

Обычная история! Слушая их, я вспоминал, как на первой атомной станции под Москвой в дни, когда весь мир был полон разговоров о ней, молодой инженер в белом халате усталым голосом сообщал экскурсантам: «А этот контур выполнен у нас из нержавейки», «А турбинка у нас пустяковая, смотреть не на что, старую подлатали — и поставили».

У высот науки то же свойство, что у горных высот: там захватывает дух. Но сами ученые, как и горцы, испытывают это редко, гораздо реже, чем любопытствующие люди со стороны. Для ученых высоты знания — просто постоянное рабочее место, как для горцев альпийские луга — просто пастбища. Для тех и других соседство необозримых далей — вещь примелькавшаяся. Но дело не только в этом.

Там, где нашей дилетантской восторженности все представляется красивым, стройным, законченным, там перед глазами исследователей стоит совсем иная картина: одно еще вовсе не решено, другое вызывает сомнения, третье недостаточно обосновано, четвертое противоречит известным данным, пятое годами не дается в руки… В жизни каждого — воскресений в семь раз меньше, чем прочих дней недели. В работе ученого праздники — в сотни раз более редкая штука, чем тяготы упрямой работы.

Сравнивайте исследователей природы с разведчиками, строителями дорог, проходчиками шахт — сравнение окажется тем точнее, чем менее безоблачным будет его содержание.

Это верно вообще, а в науке об элементарных частицах — вдвойне верно: эта субатомная физика только еще создается. В похожем положении находилась сто лет назад древняя химия, когда она ждала появления Менделеева. Об этом сегодня охотно говорят сами ученые.

— Хочешь побывать на Алагезе? — сказал мне в Москве один литератор, издавна знавший Армению (потому и Ара-гад он назвал его старым именем — Алагез). — Прекрасно! Это гора очарований…

— …и разочарований! — добавил другой приятель, физик, давний мой университетский однокашник. — Но побывать тебе там надо. Это интересно. И важно. А для твоей цели, пожалуй, даже обязательно.

Однако при чем тут элементарные частицы, если физическая лаборатория на Арагаце занимается космическими лучами? Дело в том, что именно космические лучи оказались как бы заповедником элементарных частиц — прекрасной природной лабораторией, в которой многие из них были впервые открыты. И возможно, эти лучи еще не обнаружили перед учеными всех богатств своего состава.

5

Космические лучи прибывают на Землю после долгого и однообразного путешествия через пустынное безмолвие мирового пространства. Разумеется, Земля не цель их странствий (у природы целей нет!). Земля — только одно из небесных тел, лежащих на их пути. Они бороздят вселенную во всех направлениях, и нелепо было бы думать, что где-то существует единственный источник их рождения.

Слово «лучи» тут не совсем законно: с этим словом связывается представление о чем-то непрерывном и определенно направленном, а космические лучи — это потоки частиц материи, пронизывающих земную атмосферу со всех сторон. От солнечного света можно укрыться в тени; такая тень — ночь, всегда объемлющая половину земного шара. От космических лучей в этом смысле спрятаться негде, как в океане не уйти от воды. Они — тот космический Мировой океан разреженного вещества, сквозь бури и штили которого плывет наша маленькая Земля.

Там действительно бывают бури, а не только штили, хотя это вещество мировых глубин так разрежено, что в одном кубическом сантиметре межзвездного пространства нашей Галактики можно встретить в среднем не более одной частицы.

(В межгалактических просторах вещества еще меньше.) А какая это малость, легко понять из простого сравнения: в таком же кубике воздуха возле земной поверхности количество молекул измеряется числом с девятнадцатью нулями!

Казалось бы, залетные гости из космоса должны были бы всякий раз безнадежно затериваться в земной атмосфере. Они должны были бы навсегда оставаться неузнанными среди этого чудовищного скопления частиц газообразных земных веществ. И в самом деле, об их существовании ученые даже не подозревали до начала нашего века. Между тем для открытия космических лучей не понадобилось никаких особых приборов и никакой сверхтонкой изобретательности. Все было сделано с помощью старого доброго школьного электроскопа. И все-таки это открытие не могло быть совершено раньше. До него надо было дорасти. И не столько технике эксперимента, сколько самому исследовательскому духу ученых.