Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове - [83]

И уже пишет Фатали его превосходительству губернатору Тифлиса Орловскому заявление, просит, чтоб выдали два паспорта для поездки за границу — сыну Рашиду и семейному повару, который присмотрит за Рашидом. Правда, он уже привык к пансиону: когда неожиданно уехала мадам, учить Рашида по ее рекомендации взялся тифлисский педагог французского языка Гинярд, с пансионом, и специально было оговорено, какой пищей кормить Рашида: чтоб не было ни при каких обстоятельствах свинины!

Губернатор отказывает. Подключается великий князь-наместник, а к нему ходатаем — немецкий путешественник, востоковед и генерал Куно Фишер, профессор из Гейдельберга, — никак не получается без ходатаев!.. «А может, пошлете к нам?.. Ах да, увы, увы, немецкому вы его не учили, а между тем востоковедение… Ах, простите, вы его по инженерной части!..» Сдружились они, Фатали и Фишер, еще в пятидесятые; тот часто приезжал в Тифлис, а однажды обиделся, что Фатали — гость уже столько дней в Тифлисе! — еще не навестил его; прислал к Фатали слугу с запиской, а Фатали сидел погруженный в чтение удивительной книги об удивительной личности — Христофоре Колумбе… «Что ж ты забыл нас, друг? Зайди к нам, доставь удовольствие своей милой беседой». И чтоб князь-наместник отказал немецкому генералу?! Вот оно — разрешение. Да еще рекомендательное письмо на имя российского консула в Брюсселе.

И пошли написанные по-русски письма Рашида из Брюсселя: «Дорогой отец», «Отец мой», «Папаша». А то, первое, начиналось так: «Отец! Я, кажется, оставил «Ке-малуддовле» в Тифлисе. Прибыв в Брюссель, я его не обнаружил». Как так? Ведь Фатали сам положил в чемодан! «Сынок, поищи!» «Да нет же, — пишет Рашид, — не иголка ведь!..»

А мысль была такая: отчаявшись (ведь все молчат!), Фатали решил послать свой русский перевод «Кемалуддовле» с сыном в Брюссель: переведет на французский и, может быть, издаст там? Или, всякое случается, прямо на русском? «Поищи, сынок!..» А потом: «Я пришлю тебе новый экземпляр, с почтой!» То ли послал, но осело на таможне, то ли не послал — дело ведь безнадежное. Потом успокоит сына: «Любезнейший Рашид! Кажется, готовится выпуск на русском языке «Писем Кемалуддовле»; и месяца через три: «Живу надеждой, что скоро выйдет «Кемалуддовле»; и еще: «Не знаю, увижу ли до конца дней своих осуществление этого моего желания; или и оно, как и другие, останется призрачной мечтой?»

А Рашид многие годы спустя после смерти отца чуть было в порыве отчаяния не сжег «Письма». Каждый раз что-то ему мешало вытащить их из сундука и сжечь. Сначала мать мешала, а потом… Запутались у Рашида дела — и на железной дороге, и в семье, появилась еще какая-то женщина, стал пить, лишь изредка вспыхивало: все невезение от них, от этих еретических «Писем» отца!.. Сжечь, сжечь!.. И каждый раз что-то всплывало, мешало. Решил испытать судьбу, вошла в моду «русская рулетка»; Рашид недавно в одной шумной компании видел: все замерли, когда грузин раскрутил барабан и приставил дуло к виску: пуля оказалась не в гнезде, и боек ударился в пустоту; купил револьвер — белый полированный ствол, черная костяная ручка, мягко и плавно вращается барабан, а в нем семь гнезд; вложил одну пулю в гнездо и закрутил барабан; он кружится, а дуло уже у виска. Тишину взорвал тогда не выстрел, а нервный хохот грузина: «Трижды стрелялся — бог миловал!..» Рашид загадал: если суждено — погибнет, так уж начертано, а если останется жить — сожжет… И лишь на миг со страшным грохотом успело вспыхнуть: «Письма»!..

Фатали и верит в сына, но и помнит свои споры с ним, еще в Тифлисе, когда Рашид учился в гимназии. Фатали не знал, кто-то проболтался: Рашид, мол, боится прослыть гяуром, вероотступником и потому выходит из дома с благословения матери в обычной одежде, чтоб соседи не заклеймили как нечестивца за то, что тот изучает «русские науки», а в тупике, неподалеку от гимназии, переодевается в гимназическую форму!

Спорили с сыном о Вольтере, о Бокле, о коране, об идеях Кемалуддовле. Рашид во многом согласен с отцом, но он — вот что было неожиданно для Фатали — всерьез заявил, что будет поститься. И молиться тоже будет.

— Я, старый, из сетей былого темного времени еще не вполне выпутавшийся, не только на словах, на деле выступаю против позора невежества… Что пост, молитва, мечеть? Лицемерие, обман, дикость и отсталость! Когда я прохожу мимо лавочника Мешади-Касума, он отворачивается, и я слышу, как он шепчет: «О боже всесильный, почему ты не обрушишь на голову еретика камни? Почему не разверзнется земля и не поглотит безбожника?» И только мундир мой спасает меня.

— Вот-вот! Мундир! Отец, я с тобой во всем согласен, но я… Не обижайся, только я буду поститься. Да, ты прав, дикость и прочее, но не сердись. Хочу, чтоб считали меня настоящим мусульманином и истинным шиитом.

— Право, мне смешно! — сказал Фатали. — Ну и смейся на здоровье! — Тубу говорит.

— Но я верю все-таки, что после меня ты… На тебя лйнгь мои надежды, Рашид.

О чем еще мечтаю? Пожить бы годков семь-восемь, чтобы вернулся из Брюсселя Рашид, сыграть ему свадьбу!.. Дочь Ниса-ханум устроена, слава богу. После Стамбула выдал ее за внука Фатали-шаха Ханбабу, сына Бехман-Мирзы, служит в войске императора, стал царским подданным, честен, прям, уже два внука. И задумался, глядя на только что нарисованную генеалогию шахов каджарской династии. От Фатали-шаха до нынешнего Насреддин-шаха — четыре слоя поколений.