Неисторический материализм, или Ананасы для врага народа - [47]

Митя подивился командирскому голосу пародиста и послушно отстал. Яблонский, заложив руки за спину, продолжал уверенно и неторопливо шагать вперед. Надзиратель, наоборот, настороженно остановился, положив руку на кобуру. В темноватом коридоре он не видел лица шагавшего ему навстречу человека и пытался понять, кто перед ним – начальник или заключенный при попытке к бегству. Если это начальник – непонятно, как он пробрался сюда мимо всех постов незамеченным. Для заключенного человек шагал уж слишком неторопливо и слишком уверенно.

Когда до надзирателя оставалось не больше пяти шагов, Яблонский вынул из-за спины руку с трубкой и характерным жестом, который до одури изучал на документальных лентах, сунул ее в рот. Надзиратель, начиная узнавать знакомые черты, оцепенел и замер, объятый мистическим ужасом. Сталин был для него культовой фигурой – образом с плаката, голосом по радио и символом, на который указывали вышестоящие товарищи. Средневолжск и Иосиф Виссарионович были для него так же несопоставимы, как тот же самый Средневолжск и Майкл Джексон для Мити.

Яблонский-Сталин остановился перед зачарованным надзирателем и повелительно ткнул в его сторону трубкой.

– Фамилия! – негромко осведомился он. В его голосе не было вопросительных интонаций, зато было столько угрозы, что надзиратель затрепетал.

– Скворцов, – пролепетал он, преданно поедая глазами вождя.

– Товарищ Скворцов, – обманчиво мягким голосом произнес Яблонский. – Вы знакомы с военным уставом?

– Так точно, товарищ… товарищ Сталин! – дрожащим голосом ответил несчастный Скворцов.

Яблонский удовлетворенно кивнул. Начало ему понравилось.

– А известно ли вам, товарищ Скворцов, как офицеры должны приветствовать генералиссимуса?

Об этом товарищу Скворцову было известно очень мало, поскольку приветствовать генералиссимусов ему приходилось, прямо скажем, крайне редко. Один раз он видел генералиссимуса товарища Сталина в кино, и этим его контакты с генералиссимусами ограничивались. Он был бы рад, если бы этот рыжий генералиссимус никогда не сходил с экрана – по крайней мере, на вверенный ему этаж. Он готов был обожать его на экране и по радио, но сейчас, кроме липкого страха, он ничего не чувствовал. Он вытянулся, попытался молодцевато щелкнуть каблуками, но запутался и чуть не упал. Брови грозного вождя поползли наверх. Поспешно приложив руку к фуражке, Скворцов жалобно сказал:

– Здравия желаю, товарищ генералиссимус, товарищ Сталин.

Обеспокоенный молчанием, он поспешно добавил:

– Разрешите доложить! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло! То есть никаких случаев не случилось!

Он подумал, надо ли еще что-нибудь сказать, но все предусмотренные уставом тексты докладов вышестоящим офицерам вылетели у него из головы.

– Доложите, кто из начальства на месте, – потребовал Яблонский.

– Начальник местного отделения подполковник товарищ Селиванов, – рявкнул Скворцов. – Разрешите проводить?

– Не надо провожать, – остановил его Сталин. – Сделаем товарищу Селиванову приятную неожиданность. А вы, товарищ Скворцов, продолжайте обход.

– Так точно, товарищ генералиссимус, – бодро отчеканил обрадованный Скворцов и зачем-то добавил: – Служу Советскому Союзу!

– Служи, служи, – милостиво кивнул Яблонский и важно прошествовал дальше.

Скворцов, вытянувшись во фронт, провожал его взглядом. Когда Яблонский скрылся за углом, он облегченно вздохнул и на цыпочках пошел обходить камеры дальше.

Селиванов в это время закрыл четвертый том сочинений Ленина и собрался было домой. Он второй день пребывал в смятенном состоянии духа. Вчера он послал депешу в Москву, в которой просил сообщить, действительно ли во вверенный ему район послан представитель от центра по фамилии Бахметьев с целью контроля над его деятельностью. В депеше он, с его точки зрения, весьма удачно выразил мысль о недопустимости самозванцев, с одной стороны, а также о своей невероятной преданности делу революции и советской власти, с другой стороны. Он также намекнул об организации политучебы во вверенном ему комиссариате внутренних дел, где роль пастыря он мужественно брал на себя.

Ответа он ждал не раньше чем через две недели, а тем временем на всякий случай пришлось заняться политучебой. Из-за этого он был крайне раздражен, держа подчиненных в трепете. Поэтому, когда дверь стала тихонько открываться и в открывшейся щели мелькнула секретарша, которая не смела уйти домой раньше начальника, он вконец разъярился.

– Куда?! – взревел он. – Вон отсюда! Ну, Дарья, я с тобой разберусь!

Яблонский, с любопытством прислушиваясь к его начальственному рыку, полностью раскрыл дверь и остановился, ожидая реакции. Реакция последовала незамедлительно. Селиванов, увидев в дверях своего кабинета вождя мирового пролетариата, открыл рот, откинулся на спинку кресла и смотрел в молчаливом ужасе, ожидая самого худшего. Яблонский, поняв, что Селиванов пребывает в ступоре, решил его слегка оживить.

– Встать! Доложить обстановку!

Селиванов вздрогнул, вскочил, опрокинув кресло, и попытался «доложить обстановку» по всей форме:

– Осмелюсь доложить… – дрожащим голосом начал было он.