Негры во Флоренции - [6]

— Если мы родимся, уеду в Америку, английский я знаю.

— Как наш дядя?

— Как наш дядя.

— А почему наш дядя вернулся?

— Наш дядя сказал нашей маме: я хотел смотреть на хорватский закат.

— А что это — закат?

— Хорватия!

— И что сказала нашему дяде наша мама?

— «Фак закат, ты всех нас наебал, мы дом продали, чтобы ты смог уехать в Америку и осуществить американскую мечту, ты должен был там купить себе большой дом, нам квартиры, оплатить нам билеты на самолет, чтобы мы смогли побывать в Диснейленде, а ты вернулся сюда, где нам приходится теперь снимать себе жилье. Какого хера до тебя вовремя не доперло, что эти сраные сумерки так много для тебя значат?» «Что для человека могут значить эти сраные сумерки, понимаешь, когда их теряешь, знай я наперед, не уехал бы, кое-чему я научился», — сказал дядя нашей маме. «Всю жизнь за твое обучение приходится расплачиваться мне, ты пользуешься тем, что мать любит тебя больше, чем меня, если бы она мне оплатила образование в Вене и в Америке, я бы никогда не вернулась в мрачные хорватские сумерки» — вот слова нашей мамы, которые она сказала своему брату, который наш дядя и который вернулся из Америки, чтобы смотреть на хорватский закат. «Езжай, — сказал дядя нашей маме, — ты еще не опоздала, езжай в Америку». «На чем? — сказала наша мама. — До Америки нужно долететь, на чем я полечу? Верхом на чьем-нибудь члене?» «Вот, — сказал дядя, — вот именно! Если бы я был женщиной, то сумел бы использовать свои ресурсы».

— Что такое ресурсы?

— Пизда.

— «Найди мне какого-нибудь богатого типа, — сказала наша мама. — Где он?» «Да вон, в порту стоит американский военный корабль, натяни стринги, пупок наружу — и вперед, навстречу американской мечте!» «Я не проститутка», — сказала наша мама.

— Что такое проститутка?

— Проститутки — это женщины-хорватки, которым Хорватия в ближайшее время обеспечит профсоюз, стаж, социальную помощь и пенсионное обеспечение, потому что хорватские мужчины, когда они трахаются, хотят, чтобы то, что они трахают, было экологически чистым, имело на себе штамп и сертификат, хорватские мужчины смогут «трахать хорватское», как ты не понимаешь, ведь ты же следишь за тем, к чему призывает Хорватская хозяйственная палата.

— Почему тогда наша мама не проститутка?

— Она учится в университете, а у студенток есть право на социальную помощь.

— А наша мама столько спит, потому что она не проститутка и имеет право на социальную защиту?

— Все беременные много спят.

— Почему папа ей не звонит?

— Она выключила мобильный.

— Завтра ей экзамен сдавать.

— Если она его не перенесет.

ПРАБАБУШКА

Внук дал мне эту кассету. Сказал: «Бабуля, нажми сюда, вот сюда, и начинай говорить. Когда закончишь, нажми здесь и здесь. Это американский проект. Они изучают хорватский рынок. Тебе за это дадут пятьдесят евро. Рассказывай о себе».

Кто я?

Называют меня бабулей. Любая «бабуля» — это добрая старушка с мягким сердцем. Я не такая «бабуля», и другие тоже не такие, я знакома со многими бабулями, у всех у нас сердца твердые и сухие, они стучат в странном ритме, мы все принимаем атенолол.

Я не чувствую неловкости из-за того, что получу пятьдесят евро, если продам вам свою жизнь. Я их заработаю рассказом, а не пиздой. С пеленок я слушала ужасные истории про ужасных женщин, которые зарабатывают пиздой. Бляди! Бляди? Мне жалко, что моя собственная пизда была в деле так мало. Ничтожно мало. Когда я была молодой, девушки, которые блядовали с немцами, носили шелковые чулки и красивые туфли, посещали зубного врача, их головы украшала шестимесячная завивка, а мы, порядочные, провонявшие и беззубые, таскались по лесу за своими боевыми товарищами и вычесывали вшей у них и у себя. После войны наши знакомые девушки, немецкие и итальянские бляди, просто сменили одни члены на другие. Теперь они сосали не немецкие, а партизанские. Сегодня эти немецкие бляди стали партизанскими вдовами, некоторые из них к тому же получают пенсию и из Италии. Что, амеры, вы считаете неприличным, когда бабушка так выражается? А давайте вспомним, что вы делаете с неграми и мусульманами?! Чего ж в таком случае мне выбирать слова, когда я говорю с вами?!

Но с другой стороны, некрасиво гадить в тарелку, из которой ешь. Пятьдесят евро — это мелочь? А разве кто-то предлагал мне гору денег? Мне, восьмидесятилетней старухе? С точки зрения американцев, бизнес, который принесет тебе пятьдесят евро, возможно, действительно херня, а не бизнес… Но я смотрю на жизнь не с точки зрения американцев. Для меня даже пять евро совсем не херня. Все эти грубые выражения я переняла от внуков. Когда я дома одна, а я часто дома одна, то я говорю и «иди на хуй», и «пошел ты в пизду», и «хер собачий ебаный», и «чтоб тебя кобель в рот отъебал», это меня успокаивает. Я хочу быть тем, кто я есть, хватит с меня игры, чего мне перед самой собой разыгрывать бабушку из сентиментальной истории, чья жизнь заключается в ее внуках и правнуках. Да мне на них насрать. Они у меня все забрали. Я знаю, что живу не ради них, а они, со своей стороны, считают, что я живу им назло. Перед вами-то я могу раскрыть карты, такое дерьмо, как вы сами, еще поискать надо, когда ложатся со шлюхой, член не моют. Госпожа товарищ Радойка, которая спала и с итальянцами, и с немцами, и с товарищем Пилепичем, сегодня живет в собственной вилле. До того как я ушла в партизаны, я хотела быть шлюхой. Есть шоколад, носить женские туфли. Но моя мать подалась в лес помогать партизанам, и почему-то, не знаю почему, она считала, что я должна быть рядом с ней. Меня напугали мандавошки, поэтому я и после войны не решилась стать шлюхой. О мандавошках у партизан написано очень мало. Однако же, видите, мою жизнь они изменили. Страшно было смотреть, как мои подруги расчесывают себе головы и между ногами. Вранье, что партизаны не еблись. Мне было уже лет пятьдесят, когда я услышала, что существует порошок против этих насекомых. Большинство женщин осознает цену своей пизды только после того, как она уже обесценилась. Во времена моей молодости, не помню, может, я вам уже об этом говорила, тоже не считалось престижным быть просто сексуальным объектом. Я чувствовала себя обслюнявленной, когда мужчины бросали на меня влажные взгляды. Неважно, война была или мир. Родись я еще раз, то согласилась бы быть мокрой с головы до ног. Так думают все старухи. Когда вся высохнешь, понимаешь, сколько бы ты стоила влажной. Родись я еще раз, я бы просто купалась в мужских слюнях. И загребала бы деньги. И никогда бы не чувствовала себя виноватой, ощутив желание убить свою дочь или избить внучку. Я чувствовала себя виноватой, поэтому слишком много звонила по телефону. Я думала, я больная, а все мои сверстницы о’кей, все, кроме меня. Старухам никто не дает возможности сказать о себе правду. Средства массовой информации закрыты для всех старух, за исключением тех, которые разыгрывают из себя бабушек из сентиментальных историй. И я давай скорее нажимать на кнопки телефона. Какие они, мои сверстницы, когда не играют роль бабушек? Знай я, что городские звонки стоят столько же, как и междугородние, знай я, что вся Хорватия — это одна зона, я бы столько не звонила. Сегодня я знаю, что звонить по телефону в Хорватии дороже, чем в любой другой стране мира. Когда прислали счет, я сказала дочке: «Золотко мое, я никому не звоню, никто не звонит мне, я, золотко, старая больная женщина».