Негодяй - [7]

— Вот видишь, видишь?! — взвилась Татьяна и вошла в комнату. — Ты что себе позволяешь, Виктор?!

— Ничего от тебя не хочу! Ты злая, злая! — со слезами в голосе снова закричал мальчик и замахал руками.

— Мой совет, Татьяна Ивановна, сходите в милицию. И необходимо, чтобы Виктор извинился перед Веней Пановым и его родителями, — продолжал говорить Сергей Владимирович. — Иначе дело может принять весьма неприятный оборот. Вы слышите меня, Татьяна Ивановна?

Татьяна с трудом очнулась от воспоминаний, кивнула:

— Да, да, конечно…

— И вы должны серьезно подумать о будущем Виктора. Пока не поздно, — с мягкой настойчивостью продолжал Сергей Владимирович.

В отделении милиции участковый Анатолий Ферапонтович Шилков рылся в большом шкафу. Все полки были плотно уставлены папками. Наконец он вытащил одну, бросил ее на стол.

— Вот сколько у меня на вашего Виктора материала, — он многозначительно прихлопнул папку ладонью.

— Какого материала? — отшатнулась от стола Татьяна.

— Разного. Тут и хулиганство, и распитие спиртных напитков в общественных местах, то есть в сквериках, на стадионе, во дворе, в кинотеатре «Баррикады» и тому подобное. И даже мошенничество есть.

— Мошенничество? — задохнулась Татьяна. — Вы шутите?

— Да уж какие тут шуточки, гражданка Суханова, — нахмурился участковый Шилков. — Тут уже не до шуточек. Я ведь вас давно ожидаю, да, да. Звонил вам, открытки посылал с приглашением прийти. Не припоминаете?

— Кажется, да… открытки помню… Я тогда не придала им значения, подумала, какая-то ошибка…

— У нас ошибки очень редко бывают. А вы, мягко говоря, на эти открыточки наплевали и забыли. А теперь вот сами пожаловали. Когда делишки вашего сына совсем наперекосяк пошли… Тут ведь на три года колонии за глаза хватит, да еще при хорошем адвокате, — и он вновь прихлопнул ладонью по папке.

Татьяна подавленно молчала.

— Честно говоря, гражданка Суханова, я должен был давно дать ход этому материалу. Одно меня останавливало. Память о вашем муже. Замечательный человек был Павел Евгеньевич. Лично знать посчастливилось. Так вот, чтобы эту память грязью не пачкать, я и воздержался до поры, до времени…

— Благодарю вас, — прошептала Татьяна, — что же мне теперь делать?

— Сына спасать, — отчеканил участковый.

Виктора дома не было. Татьяна прошла на кухню, не включив света, устало опустилась на стул. Она все вспоминала, думала, когда же это могло произойти. Почему?

Вдруг вспомнилось, как они отдыхали на Черном море и принесли телеграмму. Кажется, сам Павел принес эту злосчастную телеграмму. Она каталась на водных лыжах. Шла вдоль берега, а в катере сидели трое мужчин, да еще на берегу стояли зрители и все орали, советовали, волновались:

— Танечка, главное, не напрягайся! Спокойней!

— Равновесие держи, равновесие!

— На волну правь, Танюша, на волну!

Ах, какое это было прекрасное время!

У нее все получалось, и все ею восхищались!

А муж Тани шел от здания санатория, держа в руке беленький бланк телеграммы.

Когда Таня выбралась на берег, ее окружили, наперебой говорили, как она замечательно катается, совали ломти алого арбуза, стакан с вином, гроздь винограда. Таня смеялась, отказывалась от угощения, что-то отвечала, показывая на катер, который теперь вез нового лыжника.

И тут Таня увидела Павла, подбежала к нему, веселая и улыбающаяся, обняла, поцеловала холодными губами.

— Ты что тут в одиночестве?

— Телеграмма тебе… от тетки… — виноватым голосом ответил Павел.

— Что-нибудь с Витей? — ахнула Таня.

— Скарлатина. Положили в больницу. В принципе ничего страшного. Хотя тетка всполошилась, просит приехать. Она у меня большая паникерша, не то что бабка Настя.

Таня выхватила из его руки телеграмму, пробежала текст глазами.

— Бедный мальчик… Боже мой… — И подняла на него умоляющие глаза: — Что делать, Павел?

— Надо ехать, — развел он руками.

— Да, да, конечно, — согласилась она, но по ее печальным глазам он понял, что ехать ей не хочется.

— Таня! Мы идем пить коктейли! — донесся до них голос бородатого художника из их компании. — Мы будем в баре! Ждем!

— Я пойду закажу билеты, — сказал Павел.

— Может… сначала позвоним? — неуверенно спросила она. — Узнаем, как он… Может, ему уже лучше? Опасность миновала?

Павел молча смотрел на нее и понимал, что отказать ей у него не хватит сил.

— Хорошо, давай позвоним… — И он отвел глаза в сторону.

Она вздохнула с облегчением и вновь в улыбке сверкнули сахарные зубы. Она потянулась к нему, поцеловала в щеку:

— Пошли пить коктейли, пас ждут… Я уверена, что твоя тетка просто подняла панику…

…А потом, когда кончился отдых, они приехали в Москву. Витя был наголо острижен, и оттого больше всего были видны большие оттопыренные уши.

— Сын! Радость моя! — Таня бросилась к нему, присела на корточки, жарко прижала к груди, и в глазах ее стояли слезы. — Сыночек, родной мой, как я по тебе соскучилась!

Тетка Павла Евгеньевича, пожилая, городского вида женщина, с крашеными губами и пышными сиреневыми волосами, приложила тонкий кружевной платочек к глазам:

— Он вас так ждал, Татьяна Ивановна, так ждал…

А десятилетний Витя стоял истукан истуканом. Худенький, бледный, как свечка, на тонкой шее стриженая голова и смешные, торчащие в стороны уши.