Негладкий лед - [8]

Вообще все новое москвичи принимают сначала молча, они не легковерны, им надо всмотреться, оценить, взвесить. В других городах -- Ростове, допустим, или Запорожье -- публика рада тебе, просто тебе и тому, что ты ей показываешь, потому что это ты, и она тебя любит. А москвич глядит прищурившись.

Такая вот в моем родном городе публика, и то, что она приняла нас при нашем первом появлении, радует меня до сих пор. Впрочем, "приняла" -- это относительно. О нас говорили, что, конечно, бегаем мы быстро, но корявые какие-то, неаккуратные, что все недоделано.

Конечно, в ту пору идеалом были Белоусова и Протопопов, мы против них казались совсем зелеными...

Это все декабрь шестьдесят шестого, а в декабре шестьдесят седьмого мы уже участвовали в соревнованиях на "Московских коньках" и выиграли их. Правда, из сильнейших никого не было, они готовились к Олимпиаде. Но так или иначе мы выиграли, о нас заговорили, стали писать, и мы были счастливы.

В шестьдесят восьмом мы оказались вторыми после Тамары Москвиной и Алексея Мишина и здорово удивили московскую публику комбинацией прыжков. Комбинации эти в парном катании вообще не исполнялись. Станислав Алексеевич первым их ввел. И хотя новое было показано не в самом лучшем варианте, но все-таки запомнилось...

Надо заметить, что мне представляется более справедливой и прогрессивной система судейства в гимнастике; там ведь шкалой специально предусмотрено поощрение за особую сложность и оригинальность элементов, то есть за новаторство. В фигурном катании этого нет. Видимо, не случайно в гимнастике изобретается значительно больше новых деталей программ и связок, чем в нашем виде спорта.

Но тогда каждый из нас троих -- Жук, я, Леша Уланов -- подходил ко льду со своими, как бы отдельными, мыслями и целями.

У Жука продолжался его жестокий спор с Протопоповым о том каким должно быть фигурное катание, столкновение их взглядов переросло в столкновение характеров, отражалось на взаимоотношениях, и наш успех был для Жука веским доводом в этом споре.

Что до меня, то тогда не модно было быть Родниной. Модно было быть Белоусовой. Но Жук мне сказал, что надо доказать: "Такая я есть, и такой меня надо воспринимать". Он меня всегда учил, что все в жизни нужно доказывать только делом: "Если ты выйдешь на площадку и сделаешь все лучше всех, играючи, и всех поразишь, то какая ты ни есть на самом деле -маленькая, неэффектная,-- ты будешь лучше всех".

В общем, до этого нас хотя и заметили, но как бы не приняли всерьез, не ощутили нашего стиля, и нам необходимо было отстоять его.

Леша вдобавок хотел победить в споре со своими родителями: прежде, до того, как Жук поставил его в пару со мной, он катался с собственной сестрой, и его родители были против замены. Его мама приходила к Станиславу Алексеевичу, папа приходил...

Однако Станислав Алексеевич имеет одну особенность: если его все дружно в чем-то убеждают, он непременно сделает нечто прямо противоположное. И он настоял на своем.

Мой первый партнер -- человек творческого склада. В годы, когда мы начинали, именно он был в нашем дуэте движущей силой. Он часто бывал в театре, хорошо знал балет, прибегал буквально набитый замыслами. Он горел фигурным катанием, с ним интересно было работать. И трудно.

Помню конец шестьдесят шестого -- начало шестьдесят седьмого года: у меня были каникулы, и мы тогда очень много работали. Мне приходилось далеко ездить на каток, а Леша служил в армии, и я говорила себе: "Вот как ему легко живется -- без забот, а он такой вредный, затаскал на тренировки. Мало того, что тренер заставляет, так и он еще тут. Попробовал бы сам час в одну сторону на автобусе и на метро ехать, час в другую". Я ворчала, а сама и не думала о том, что в казарме жить -- это не дома у мамы с папой...

На открытых кортах ЦСКА, которые зимой заливают, мы катались часов по восемь в день -- под снегом, по неровному льду. Мы были большей частью вдвоем, потому что Жук на закрытом катке "Кристалл" занимался со своими сильнейшими.

Бывало, вечером поработаем часа три,-- кажется, все, конец, я уж за чехлы берусь. И вдруг появляется Станислав Алексеевич в шапочке пирожком, резконькой своей походочкой. Наденет тулуп и валенки, стоит и смотрит. И от его взгляда поневоле забегаешь, хоть и обезножила совсем.

Однажды он нас пустил на "Кристалл", а мы после открытого льда там не умещались -- только и успевали от бортиков отталкиваться. Он грозно нам тогда сказал, что мы срываем план подготовки к чемпионату страны, и выгнал назад -- на наши корты.

Сколько мы тогда элементов выучили! Сейчас, по-моему, никто столько не делает. Мы еще четыре года держались на том запасе.

Мне иногда кажется, что Станислав Алексеевич, с кем бы он ни работал, ни к кому не будет относиться так, как ко мне. И если даже он бывал жесток, все-таки то хорошее, что было в нем. в наших отношениях, всегда перевешивало плохое. И мы доказали друг другу нашу преданность спорту. Я в этом убеждена.

Да, я боялась его. Он всегда был недовольный. Но я точно знала: если он требователен к нам, то к себе -- втрое. И коль велел он мне явиться на тренировку за сорок пять минут до начала. я готова была за два часа выбегать из дома и скакать по всем эскалаторам метро, потому что знала, что он обязательно придет раньше меня. Знала, что если с меня будет пот лить. то с него -- еще больше.