Негатив положительного героя - [57]

Разглагольствуя таким образом, Памфилов увидел краем глаза на террасе прелюбопытнейшую сценку. Его подружка, девушка Пам, которая только что умирала со смеху над его монологом, вдруг бросилась к вошедшей толстой американской старухе, стала ее кружить, лобзать и немного кусать. Из этого всего чрезмерного шума вроде бы выяснялось, что Пам и эта старуха Триш – друзья детства и однокашники по Брауну, и что Триш подохнет со смеху, когда познакомится вон с тем мошенником в султанских туфлях, что разглагольствует у стойки, которого она, Пам, сегодня утром, еще до завтрака, трахнула.

Он продолжал. Оливовая роща, господа, виноградная лоза, мешки с горячим грубо-помолотым хлебом! Надо признать, наконец, что мы дети оливового, винного и хлебного мира, а все остальные пошли бы на хер со своими тыквенными тюрями и рисовыми настойками! В конце концов, когда ты в новой шкуре убегаешь от своего прошлого, ты можешь наконец не хитрить, как это ты делал в паршивой книженции «Булка пополам», не выдавать себя за радетеля униженных и оскорбленных, а признаться в принадлежности к толпе поэтов Средиземноморья! В жизни бывают такие редкие моменты, когда ты можешь уловить разницу между подлинной поэзией и подделкой, когда ты видишь в оливовой роще следы настоящего Ахилла, а не бронзового истукана, отлитого Гогенцоллернами! Дамы и господа, дорожите этими моментами больше, чем своими кредитными карточками, как я дорожу вот этими своими туфлями, на которые вы с таким восхищением взираете, как я дорожу своей первой настоящей любовницей, вот этой старой дурой Пам, как я дорожу Вдовой Клико, без которой не состоялась бы наша шипучая русская поэзия, как я дорожу и этой пузырящейся поэзией! Открывай еще бутылку, Амистопатокьюлос!

На следующий день в похмельном полумраке они отплыли из Керкиры в Памфилию. Круизный пароход «Калипсо» извилистым маршрутом через Крит и Родос направлялся с толпой голландцев в Анталию, то есть как раз в те места, куда Пам стремилась со своими исследованиями финикийских бань и куда изнасилованной русской душой тянулся Памфилов. Что касается дочки Пат и старухи Триш, то они хоть и плыли, но особенно никуда не стремились, поскольку всю дорогу танцевали с голландцами под колотушку любимой музыки.

Однажды возле левой ноги Родосского колосса – вы скажете, что такого сейчас не существует, и ошибетесь, потому что уже назван, – произошел странный случай. Собственно говоря, странным он может показаться только с точки зрения Памфилова, на самом же деле это был вполне заурядный момент в туристской страде Эгейского моря. Какой-то голландец протянул Пам ее бумажник: «Леди, вы забыли вашу штучку в баре у левой ноги колосса». Памфилов застыл, пережидая момент. Ничего особенного не произошло, небеса не развертись, никакая симфония не взыграла. Обмен любезностями, как и полагается среди культивированных наций Атлантического союза.

Уже на борту Памфилов тяжко вздохнул: «Ну и история! Что бы вы делали без бумажника?»

«Так ведь нашелся же!» – пожала плечами Пам. «А если бы не нашелся? Если бы его какой-нибудь несчастный, какой-нибудь отставший от корабля себе присвоил? Что вообще делает человек, у которого пропадает бумажник с кредитными карточками?»

«Как что? Ну, звонит куда-то, ну и там где-то по своей ебаной электронике они делают все карточки недействительными». Все карточки недействительными? В один момент? Памфилов был ошарашен. Лишиться всего в одну минуту? За эти дни он так привык к этим пластикам, как будто жил с ними все свои сорок-с-чем-то-под-пятьдесят, как будто никогда не стоял в очереди за мукой с чернильным номером на руке между большим и указательным пальцами, никогда не считал мятые рублевки стипендии, не закладывал в ломбард пальто, не подавлял злости при виде жалких «валютных» магазинов Москвы, не халтурил с переводами среднеазиатских писателей, чтобы заполучить несколько лишних сотен для пропитания двух своих советских семей.

Пам посмотрела на него неожиданно внимательным взглядом. Я хочу вам рассказать историю из своего прошлого, дорогой друг Памфил. Несколько лет назад у меня был роман с одним черным профессором. Мы жили вместе, и это была сплошная мука. Он никак не мог преодолеть своей расовой ущемленности. Ты, как все белые, говорил он мне, ты латентная расистка. Ты со мной сблизилась, потому что верила, что все негры – сексуальные гиганты. Я для тебя просто живой вибратор из порношопа, отбойный молоток, ничего больше. Ты думаешь, что у нас так хорошо получается просто потому, что я негр, а не потому, что мы любим друг друга. Ты не веришь, что мы такие же, как все, что мы можем и слабеть, и не хотеть. Сколько я его ни убеждала во вздорности этих мыслей, он мне не верил. Стали происходить идиотские вещи. Он намеренно слабел, я намеренно не хотела, ну и все покатилось под гору и рассыпалось.

«К чему рассказана эта притча?! – вдруг вспыхнул Памфилов. – Вы, кажется, предполагаете, что я выдаю себя за кого-то другого, что перед вами самозванец?!»

Она печально вздохнула. «Калипсо», еще не зажигая огней своей безумной дискотеки, уходил от заката в густую синеву востока. Половые акты почему-то не всегда приближают людей друг к другу, еще раз вздохнула она. Увы, увы, вздохнул он. Может быть, Памфилия нас сблизит, общая родина?