Нефтяная бомба - [61]

И значит, сейчас передо мной вполне может быть операция по эвакуации провалившегося агента, исполняемая иорданским Мухабарратом.

Он поразительно спокоен. И не видно, чтобы был ранен. В сопровождении двоих охранников идет по улице, «Тойота» по-прежнему стоит на месте, мотор работает. Я опускаю зеркало и подтягиваю к себе винтовку, беру ее на изготовку. Выстрел – сто метров под небольшим углом, сверху вниз – для меня детский, пожалуй, я смог бы исполнить его и из пистолета…

Очередной звонок сотового бьет по нервам, и в этот момент время, до этого текшее неспешной рекой, пускается вскачь…

Гремит взрыв. Он гремит уже тогда, когда я успеваю занять позицию для стрельбы с колена, опершись локтем на парапет. Это не пояс шахида, это граната – но от этого не легче. Все происходит внезапно, глухой хлопок – и в следующую секунду в прицеле, выставленном на минимальную кратность, человеческое месиво. Кто-то бежит, кто-то лежит… На том месте, где был взрыв, лежат и кричат люди, рассеивается светлый, почти белый дымок. Взрывной волной разбросаны фрукты с деревянной витрины ближайшей лавки, суматошно воют сигнализации, кричат люди. И все это безумие воцаряется на улице быстрее, чем обычный человек моргнет глазом.

Только на этом меня не взять, я специально ради таких случаев отрабатывал стрельбу лазерным патроном по цели на экране – там как раз моделировалось внезапное изменение обстановки, и снайпер должен был сохранить хладнокровие, поразить намеченную цель. Я чуть поворачиваю винтовку и, целясь по открытому прицелу, делаю один за другим три выстрела. Двое бедуинов-охранников падают как подкошенные – но не третий, он знал, что произойдет, и среагировал быстрее, чем я прицелился по нему – я стрелял по движению, по размытому силуэту и не попал. Я веду винтовку дальше, ища его прицелом, ища возможность выстрелить, как вдруг по бетону бьет автоматная очередь. Это… Этого нам не надо, этого нам совсем не надо. Я падаю назад… Нужно уметь падать, сознательно падать, отключать боязнь падения – падать, а не ложиться. Если по тебе стреляют, самое правильное – падай там, где ты есть. Перекатываюсь, занимаю другую позицию, более низкую, опирая винтовку цевьем на край парапета. Подсознание подсказывает, где может быть еще один стрелок, – и я нахожу его быстрее, чем он меня. Ублюдок, торговавший едой на углу, – теперь у него в руках «АК-47». Может быть, он заметил нас и дал сигнал опасности, после чего Аль-Малик подорвал гранату, чтобы в панике ускользнуть. Он пытается поймать меня в прицел… Но он идиот – с таким оружием, как у него, надо стрелять, а не думать. Я ловлю его в прицел и выпускаю, одну за другой, две пули. Вижу красные брызги на стене… Готов, с этим – все. Но главная цель все еще жива, все еще активна. В любой момент можно ждать пули – и не такой, как этого идиота, а направленной точно в башку.

Раздается рев мотора, истошный крик. «Тойота», до сих пор стоявшая на месте, рвет вперед, с ходу сшибая кого-то. Перенос огня! Разворачиваюсь… Хвала занятиям стрелковым спортом, ни один стрелок с армейской подготовкой так быстро огонь не перенес бы. «Тойота» попадает в прицел, открытый, дистанция – камнем докинешь. Водитель не только давит людей, он еще и стреляет – из пистолета, не глядя, то ли в меня, то ли просто чтобы заставить людей убраться с дороги. Я стреляю по открытому прицелу в максимальном темпе, лопается стекло под градом пуль, крыша покрывается дырами. После седьмой или восьмой «Тойота» резко сворачивает и врезается в самодельный стояк, увешанный ширпотребом. Этот готов. Снова разворачиваюсь – как раз для того, чтобы увидеть, как китайский грузовик с белой кабиной набирает скорость. Времени совсем нет, я стреляю по задним покрышкам, в кабину с моей позиции не попасть, кажется, от машины стреляет из автомата Амани, бьет одиночными по кабине. Грузовик тем не менее, стукнув машину на перекрестке, поворачивает вправо, исчезает за углом. Ушел, гнида! На меня показывают пальцами снизу, кричат люди – сейчас начнут стрелять, а то и вовсе линчуют, на хрен. В их понимании мы все – члены одной шайки.

Перекидываю винтовку за спину и бегу. Бегу по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Одна из них выше другой метра на два, я с разбега бросаюсь на препятствие, ударяюсь грудью так, что дыхание перехватывает. Слышны одиночные щелчки «калашникова», я взбираюсь на крышу, прыгаю на следующую – и в этот момент на улице, куда скрылся грузовик, слышен глухой взрыв. Такой, что под ложечкой екает, летят стекла, и становится не по себе. Дыша, как старый туберкулезник, заканчиваю свой бег с препятствиями… Песня. Посреди улицы – столб черного дыма, ничего не видно, желто-алые, с черными прожилками языки пламени жадно лижут то, что когда-то было безобидным, развозным китайским грузовиком. Это не бак, бак так не взрывается. Скорее всего в машине везли самодельную взрывчатку, и она сдетонировала от случайной пули…

Аста ла виста, бэби…

Прыгаю вниз, попадаю на ящик со жратвой, оскальзываюсь, и меня встречает мать сыра земля во всем своем грязном великолепии. Поднимаюсь… Черт, кажется, мне можно в фильмах про зомби сниматься, а вот этот араб вот-вот меня убьет. Видимо, это были его фрукты. В кармане у меня всегда пачка мелочи, самых мелких купюр, и ее можно использовать с умом в критической ситуации. Щедрым жестом сеятеля бросаю деньги на ветер и, пока арабы бросаются на добычу, бреду в сторону взорвавшегося фургона. Болит правая лодыжка – подвернул, кажется, а может, что и сломал, болит сильнее с каждым шагом, но это ерунда. Ковыляю к горящей машине… Да, это та самая машина, и остается только надеяться, что Аль-Малик был там. Я не видел, как он садился в эту машину. Я никому не верю. И ничему.