Нефритовый слоненок - [109]

Показалась невыносимо натужной окружающая ее суета.

Катя написала Ивану письмо. Спрашивала разрешения погостить у него в Пекине. Собственно, он давно ее приглашал, можно было ехать без предупреждения, но мало ли как могли сложиться обстоятельства в его семье.

А Намарону Пекин не прельщал вовсе. К тому же содержание ее отнимало значительную долю и без того скромных средств. Понимая это, горничная сама предложила вернуться в Парускаван:

– Вы теперь поправились и без меня обойдетесь, а там я лишний раз за малышом нашим присмотрю. И писать буду в случае чего…

Взяли билет на пароход.

Осталось дождаться ответного письма из Пекина.

И письмо пришло, но не то, которого ждали. Катя держала конверт с траурной каймой и своей фамилией, надписанной чужим почерком. Ни штемпелей, ни обратного адреса… Что за несчастье таилось в нем? И Намароны нет рядом, чтобы раскрыть конверт первой, – ушла в магазин за подарками парускаванским подругам. Еще несколько минут Катя не могла решиться, но, оттягивай момент не оттягивай, все равно беда от этого не уменьшится.

Конверт был местный, но в нем лежала сложенная вчетверо телеграмма: «Сообщаем, что умер Ваш супруг – Чакрабон де Питсанулок. Приглашаем прибыть для проводов его высочества в последний путь. Комиссия по кремации».

Катя опустилась в кресло. Пусто и холодно было в ее душе. Ни боли, ни жалости. О Ежике подумалось: «Бедный, за что ему-то такое?» Потом поднялась, походила по комнате, машинально перекладывая вещи с места на место.

Если плыть с Намароной, следовало за билетом отправляться немедленно. И словно в полусне она побрела в пароходное агентство. Билетов не было. Никаких. Кате пришлось переходить от одного чиновника к другому и показывать телеграмму. Удивленные и любопытствующие взгляды отскакивали, натыкаясь на отрешенное лицо молодой женщины.

Наконец свободное местечко отыскалось. Правда, во втором классе. Ну и ладно… Какая уж теперь разница!

А затем будто провал наступил в ее сознании. Спросить, как доплыла, добралась до Парускавана, – не помнит.

Только Ежик воплем «Мамочка!» привел ее в чувство.

Катя гладила сына, прижимала его к себе. Становилось спокойнее. Ежик тоже льнул к ней, стараясь прикоснуться лишний раз, но времени побыть наедине было очень мало.

Король не освободил его от занятий в училище. На субботу и воскресенье забирал племянника во дворец.

– Что вы там делали? – спрашивала Катя.

– Играли в шахматы, обедали, пили чай, – пожимал плечами Ежик.

– Вдвоем?

– Да, – отвечал сын и прикусывал губу.

Катя вглядывалась в родное лицо. Новая привычка появилась: щурится и нижнюю губу прикусывает. Будто старается от слез удержаться. В плечах раздался, вытянулся – почти с мать ростом, но мордашка детская, измученная. А давно ли был, как сытый котенок, неизменно жизнерадостен и резв?

В общих чертах случившееся предстало перед Катей из обстоятельных или обрывочных рассказов друзей…

Махидол говорил:

– Лек очень много работал последнее время, затеял еще одну коренную реорганизацию сиамской армии, разрабатывал план смещения ряда высших офицерских чинов, не способных справляться со своими обязанностями, равнодушных к военной технике. Он постарел и казался таким истощенным, что на него невозможно было смотреть без жалости. Вачиравуд дал ему месячный отпуск…

Ежик рассказывал серьезно и скорбно: – Мы поехали с папой и Джавалит на катере к Сингапуру, и вдруг ему стало плохо. Недалеко оказался китайский купец в своей рисовой лодке. Он посмотрел и сказал: «Похоже на испанку». У папы начался бред, но потом было полчаса, когда ему стало лучше, и он написал завещание, все-все оставил Джавалит, но чтобы я ни в чем не нуждался, а если она умрет, то все – мне… Джавалит плакала, плакала, я тоже сначала плакал, а потом нет, только когда с дядей Прачатипоком везли поездом тело из Сингапура и остановились возле Хуа Хина, где нас встречал король, дядя Вачиравуд поцеловал меня, а там, вдалеке, виднелись скалы около нашего домика, на которые мы забирались с тобой и с папой, – я снова плакал. Дядя Махидол меня успокаивает, а у самого тоже слезы текут…

Вильсон дополнил картину:

– Лек, конечно, был сильно истощен, но не все так просто. Можно было бы поверить в инфлюэнцу, переходящую в сильную пневмонию, если бы одновременно с Леком не умерли с такими же симптомами еще трое офицеров, работавших с ним над проектом последнее время. К тому же обедали они все вместе, отмечая отъезд Чакрабона в отпуск. Я настаивал на проведении расследования, но король отклонил это требование. Не хотелось бы думать, что он причастен к смерти брата… Как бы там ни было, гибель Чакрабона является бедствием для Сиама. Все люди, которых, я искренне любил, служа им, покинули Бангкок – Чулалонгкорн, Саовабха, Лек, вы, Кейти, – и мне больше нечего здесь делать. Я уезжаю в Лондон. Буду поддерживать связь с Чула-Чакрабоном. Вачиравуд собрался отправить его в Англию. Думаю, мы там встретимся и я еще ему пригожусь… Хорошо бы не как врач, а как друг. Маленькому Ноу и так досталось немало горя за последние месяцы…

Значит, Ежика король отправит в свою разлюбезную Англию. И таким образом распорядится его судьбой. Хоть бы с матерью посоветовался! А с другой стороны, иначе он и поступить не мог. Когда Ежик был маленьким, строили планы в расчете на петербургский Пажеский корпус. По отцовским стопам. Катя заранее радовалась встрече с Россией. Но революция!.. До обучения ли тут чужеземных принцев!