Нефритовый Грааль - [26]

— Смотря какой гипотезы ты предпочитаешь придерживаться. Не знала, что тебя интересует история моей семьи, Натан. Молодец. Насколько мне известно, подавляющее большинство твоих сверстников только и делают, что играют в компьютерные игры и слушают поп-музыку. История очень важна. Прошлое принадлежит всем нам. Так на чем я остановилась?

— Джозевий, — подсказал Бартелми.

— Верно. Итак, тем или иным способом он заполучил чашу. Согласно некоторым источникам, он сам изваял ее, — только я в это не верю. В нашей семье никогда не рождались ремесленники: у нас нет способностей. Как бы то ни было, история гласит, что Джозевий наказал потомкам хранить чашу во имя веры — одному богу известно, веры в кого и во что, — и никогда не продавать, не одалживать и не отдавать, или же мы все потеряем. Ее надлежало хранить в древней часовне; когда та обрушилась, сосуд перенесли сюда и укрыли в потайном шкафу в дымоходе — ты наверняка нашел его…

Глаза у Натана округлились от удивления.

— Я не подозревал, что там…

— Да, — кивнул Бартелми. — Да, я нашел его. Никогда не мог понять, зачем он нужен.

— Я сама его никогда не видела, но двоюродная бабка о нем упоминала. Обязательно покажи мне то место — как-нибудь. Там и хранили веками чашу; чужакам не дозволялось даже взглянуть на нее. Она обросла множеством удивительных легенд, большинство из которых родились внутри самой семьи. Кто-то в роду окрестил ее Санграалем: парочка историков, уцепившись за эту версию, заявили, что «Санграаль» значит «Saint Grail», то есть «Святой Грааль», хотя этимология слова совсем иная: оно произошло от «sang» — «кровь». Это по-французски, Натан, хотя звучит похоже и на десятке других языков. Молва гласит, что человек, которому грозила неминуемая смерть или иное бедствие, заглянув в чашу, видел ее полной крови. В этом нет ничего святого. Время от времени в семье велись обрывочные записи — теми из моих предков, кто умел читать и писать. Боюсь, Торны никогда не блистали умом. На каком-то этапе в пятнадцатом веке поднялся вопрос о продаже, и тогда один из предков наложил на нее запрет. У меня нет соответствующего документа, зато есть две независимые ссылки на него: одна — в дневнике современника, другая — в оценочном отчете, что составляли при попытке купить чашу в викторианскую эпоху. В том, что бумага действительно существовала, нет никаких сомнений. Надеюсь, существует и до сих пор. Я подумала, не разрешишь ли ты поискать ее здесь?

— Разумеется. Тем не менее, я совершенно уверен, что просматривал все хранящиеся в доме документы и ничего подобного не встречал.

— А я не смогу вам помочь? — спросил Натан. — Возможно, она спрятана в каком-то тайнике, вроде того шкафа, что вы упомянули?

— Возможно, — отозвалась Ровена. — Буду благодарна за любую помощь. Думаешь, это как в приключенческом романе? Вроде «Гарри Поттера и Кубка крови»?

В ответ Натан лишь улыбнулся, добавив про себя: «Гарри Поттер умеет колдовать. Его друзья тоже. А мне… мне надо быть осторожным со снами». Он умирал от желания рассказать о часовне и явившемся ему видении — если то было лишь видение; однако язык не повиновался. Настоящие приключения — не те, где борются плохие и хорошие, думал Натан. Настоящие приключения — те, где присутствуют полутона, замешательство и сомнения и еще пугающая личная ответственность.

«Быть может, существует запрет и на то, чтобы я говорил о чаше? Только не юридический, а магический? Или своего рода гипноз…»

— А у кого она сейчас — чаша? — поинтересовался Натан. — Прошу прощения, если вы уже говорили об этом дяде Барти, я пропустил ту часть разговора. Или это секрет?

— Секрет? Боже упаси! Чаша хранится у какого-то австрийца; отец его был дворянин, граф, а прадед служил в «СС». Бирнбаумы были очень богатой еврейской семьей, крупными коллекционерами живописи и антиквариата. Естественно, нацисты с ними разделались, и прадед — граф фон Хольстен-Пилс или как там его — прикарманил большую часть добычи. После его смерти следующий отпрыск графского рода старался сидеть тише воды ниже травы, надеясь, что украденное останется незамеченным в общем потоке фамильных ценностей предков. В прошлом году графа разбил паралич, что сильно ударило по благосостоянию семейства, и его сын решил пустить часть богатств с молотка. Связался с «Сотбис» — не знаю, почему он выбрал именно Лондон; быть может, в Германии о наследстве вынюхивает какой-то потомок Бирнбаумов или здесь он надеется продать товар подороже. Очевидно, большинство предметов, выставляемых на аукцион, английского производства. В общем, граф предъявил «Сотбис» некую чашу с родословной — возможно, он считает, что прадед приобрел ее законно. Один мой знакомый, который там работает, обратился ко мне. Он понятия не имел, что я могу заявить на чашу права, просто хотел навести справки. Само собой, я ему ничего не сказала. Я намерена добраться до того запрещающего документа первой. Как говаривал мой отец, никогда не стреляй, пока не увидишь белков глаз. Прошу заметить, он имел в виду охоту на оленей, а не ведение военных действий.

— Так, значит, война, да, Ровена? — вкрадчиво спросил Бартелми. — Ты впрямь веришь, что эта чаша — удача Торнов?