Нефертити - [25]

Суппилулиума говорил звонко и напористо, рисуя ликующие картины в умах полководцев, и многие из них загорелись, поддались сладким речам вождя, желая стать богатыми и прославленными. Однако не всех увлекла медоточивость слов, треть первых стратегов сидела, нахмурившись, осознавая все опасности будущего вторжения. Самодержец это почувствовал и тотчас поднял Халеба, желая схлестнуться с ним в споре и разрушить сомнения в остальных умах.

— Хочу сказать только одно, — поднявшись, произнёс полководец. — Всё, что мы пожинаем ныне, было предугадано нашим оракулом Азылыком ещё в Хаттусе. Помните, он сказал нам, что в Митанни злой ветер пустынь лишь только пощиплет наши ряды. Так оно и случилось. Мы все знаем, что боги и судьба выстраивают порядок вещей на этом свете, и они не любят, когда кто-то старается перехитрить их. Мы можем сколь угодно восхищаться собственным мужеством и храбростью, но сломать ногу, наступив на камень, можно и на ровном месте, а потому, не узнав расположения звёзд, не упросив богов даровать нам свою благодать, глупо пускаться в такой рискованный поход. Велик не тот полководец, кто готов сложить голову в битве, а тот, кто умеет сберечь её на огненном ветру. Мы все знаем эту старую истину, так почему же позабыли о ней сейчас?!

Суппилулиума сидел во главе стола, и его обычно нервное лицо на этот раз ни разу не дёрнулось, не исказилось недовольной гримасой, словно он хотел, чтобы его соратники выбросили из своих ртов побольше глупых слов и уверились лишь в одном: поход в Египет неизбежен, как Ахет, сезон разлива. Его гнойнички на щеках чуть поутихли: из красных превратились в розовые, сыпь, охватившая было щёки, сползла к скулам. Брадобреи радовались, как дети, и хвалили местную воду. «Всё от воды!» — важно говорили они.

Высказали свои сомнения ещё три стратега. Они говорили о нехватке продовольствия и фуража, усталости воинов, о том, что после захвата сирийских городов у них не останется ни боевого пыла, ни прежнего азарта, и к берегам Нила подойдёт лишь половина тех бойцов, которые вышли из Хаттусы. Властитель внимательно их выслушал, взглянул на остальных, но те желания продолжить эти сомнения не высказали.

— Что ж, всем нам есть о чём позаботиться за эти несколько дней, которые остались до похода, и потом, когда мы возьмём сирийские города. И от каждого из вас зависит великий дух наших бойцов. Я даю всем три дня, чтобы залатать обнаруженные прорехи. Три дня! — правитель умолк, хлопнул в ладоши, слуги внесли зажаренных на вертеле ягнят, вино, лепёшки, и начался праздничный обед, во время которого больше ни слова им не было сказано о будущем походе.

Пиршество приближалось к концу, когда Халеб неожиданно спросил самодержца:

— Я больше не вижу нашего оракула, ваша милость. Вы разрешили ему вернуться обратно?

Вождь хеттов разослал за ним в погоню сорок надёжных воинов, знавших прорицателя, чтобы те привезли его голову, за которую он пообещал шестьдесят овец или тридцать быков — вознаграждение весьма немалое, и оно всех воодушевило. Да и поимка старого гадателя казалась пустяковой. Правитель даже подсказал, где его искать — в Египте, куда тот, вероятнее всего, отправился. Только там власть Суппилулиумы ничего не значила, и одно это приводило властителя в бешенство.

— Да, он занемог, походы вымотали Азылыка, и я отправил оракула домой, попросив прислать кого-то помоложе. Новый прорицатель прибудет к началу нашего выступления из Митанни, — Суппилулиума, взглянув на начальника колесничьего войска, даже позволил себе улыбнуться, хотя все поняли, сколь трудно ему это далось.

Хотя Илия и восторгался домом первого царедворца, дорогим убранством и отделкой его комнат, но огромный, из красноватого мрамора дворец фараона с садом и фонтанами поразил юношу своим величием и роскошью. Ханаанин поначалу испугался, ибо угрюмые стражи, ничего толком не объяснив, схватили его и грубо поволокли во дворец, и только там, встретив у входа знакомого ему торговца вином, он немного успокоился, ибо тот, улыбнувшись, подал ему тайный знак ободрения, но следом за ним не отправился:

Его проводили в покои фараона. Увидев Аменхетепа Третьего, толстого, невысокого человечка с тёмным, как лист папируса, молчаливым лицом, восседающего со скипетром на троне, Илия почтительно поклонился.

— Подойди поближе! — приказал ему властитель.

Юноша не без робости подошёл. Он впервые видел перед собой властителя так близко, что смог разглядеть и тяжёлые набрякшие веки, и чёрную родинку, и складку двойного подбородка на гладко выбритом округлом лице, которую обычно скрывала накладная искусственная борода из сплетённых в косички волос. Она закреплялась с помощью тесёмок на подбородке и через уши привязывалась к короне. Узкая, до грудной выемки борода являлась божественным знаком фараона, без которого он не мог предстать перед народом, как и без яркой, раскрашенной золотом и лазурью короны, закрывавшей всю голову, часть лба и шею позади. Длинные отвороты этого убора также падали на грудь. Правитель сидел перед Илиёй в короне, но без бороды, и его непривычный вид сразу же приворожил юношу.