Нефертити и Эхнатон - [47]

Весьма спорной оказалась находка Питри: он обнаружил странные маленькие фигурки и интерпретировал их как «скандальные карикатуры на царскую семью». Речь идет об изображениях колесниц, запряженных обезьянами. Каждой колесницей правит возничий, тоже обезьяна, рядом с которым стоит обезьяна-самка. Эхнатон и Нефертити? Маловероятно. Можно сослаться на другие фигурки, тоже изображающие обезьян: зверьки играют на арфе, занимаются акробатикой, едят, пьют. Иконография фигурок скорее соотносится со сказочными сюжетами: это могли быть поделки скульпторов или детские игрушки. Видеть во всех подобных изображениях политическую сатиру на царственную чету было бы абсурдно – тем более что символика обезьяны в Египте не носит негативной окраски. Подвижных обезьянок, животных умных, египтяне приручали и держали на поводке; но в то же время они поклонялись большим обезьянам, павианам, каждое утро приветствующим восход Солнца, и другой обезьяне, которую считали воплощением бога мудрости Тота.

Народные верования сохранялись в Ахетатоне, как и в других городах Египта. «Маленькие люди» оставались верными традиции, хотя с уважением восприняли и появление нового божества, Атона, от которого теперь зависели их счастье и благосостояние. Фараон – это не политическая фигура, а царь-бог. У него не может быть «соперников», поскольку его символическое естество представляет собою ось, связующую небо и землю. Именно через него на всю страну изливается духовное и материальное благополучие. А потому, как бы ни менялись от царствования к царствованию те формы, в которых предпочитает являть себя божество, это никак не влияет на статус фараона.

Не монотеизм и не политеизм

Так был ли Эхнатон создателем монотеизма?

Вопрос сформулирован неудачно. Два тысячелетия религиозной эволюции Запада породили убеждение в том, что монотеизм есть высшая форма религии, а политеизм давно устарел.

Однако древние египтяне явно не разделяли подобной точки зрения. Да и вообще, монотеизм и политеизм – это две формы догматизма, равно непригодные для выражения природы сакральных сил.

Очень важно понять следующее: египтяне не верили – ни в одного бога, ни во многих богов. Они обладали определенными знаниями о божественных силах и экспериментировали, пытаясь эти знания расширить. Чтобы добиться бессмертия, нужны знания, а не вера. Отсюда – огромное значение в египетской культуре текстов и ритуалов, которые воспринимались как истинная наука о бытии.

Чему же учили священные тексты и ритуалы? Тому, что каждое божество есть выражение Единого, но это Единое не исключает множественности. Монотеистическая концепция единственного бога, исключающая возможность существования других богов, свидетельствует не о прогрессе религиозного сознания, а, напротив, об ущербности восприятия сакрального. В каждом египетском храме почитался один бог и его манифестации. «Бог единственный, сам преобразующий себя в миллионы форм, – говорится, например, об Амоне, – в нем заключены все боги».

Египетская «религия», собственно говоря, есть нечто, связующее индивида с сакральным миром – посредством множества путей, которые все ведут к одному центру. Но человек не в состоянии непосредственно увидеть этот центр, ибо не обладает достаточной духовной «компетентностью». Вот почему вера, сколь бы искренней она ни была, не может заменить знание, которое рождается из символической и ритуальной практики.

Эхнатон, конечно, никогда не имел намерения «создавать» монотеизм или бороться против политеизма. Проблема такого типа совершенно чужда египетскому мышлению. Египетская духовность была знанием о циркуляции энергии между Единым и множественностью, между центром и периферией. Каждый фараон должен был, прибегнув к помощи определенной божественной силы, найти свой путь к этому знанию.

Атон – универсальный бог?

По мнению английского египтолога Гардинера, Эхнатон довольствовался тем, что его личное мистическое учение утвердилось в пределах Амарны, и совершенно не интересовался окружающим миром. Однако выдвигалась и прямо противоположная гипотеза. Разве храмы Атона не строились в Гелиополе, Мемфисе, Гермонте и, без сомнения, также в других регионах Египта? Почему бы не предположить, что Эхнатон пытался создать религию, которая, распространившись на весь Египет, затем приняла бы универсальный характер? «Какая держава мира, – спрашивает себя Вейгал, – могла бы победить империю, уникального бога которой понимают и чтут на всем пространстве от нильских порогов[88] до далекого Евфрата?»

А что если, опираясь на эту гипотезу, попытаться доказать, что «универсалистскую» политику проводил уже Тутмос III, что он «дополнил» свои военные победы религиозной экспансией? Ведь не случайно Аменхотеп III, отец Эхнатона, был восприимчив к различным религиям своего времени и «собирал» в Египте чужеземных божеств?

Атон сделал различными языки и внешние признаки народов, но даровал свои блага всем живым существам. Следовательно, этот бог мог стать ферментом религиозного единения для всех стран, которые поддерживали отношения с Египтом. Так почему бы нам не отказаться от ложной идеи о том, что имперская власть Египта держалась исключительно на военной силе и постоянно находилась под угрозой, и не принять концепцию рождения сообщества народов, основанного на едином культе?