Недоверчивость отца Брауна - [42]

– Это и есть то, что вы называете парадоксом? – спросил Таррент.

– Это то, что я называю здравым смыслом, – ответил священник. – Гораздо естественнее поверить в то, что за пределами нашего разума, чем в то, что не переходит этих пределов, а просто противоречит ему. Если вы скажете мне, что великого Гладстона в его смертный час преследовал призрак Парнела, я предпочту быть агностиком и не скажу ни да, ни нет. Но если вы будете уверять меня, что Гладстон на приеме у королевы Виктории не снял шляпу, похлопал королеву по спине и предложил ей сигару, я буду решительно возражать. Я не скажу, что это невозможно; я скажу, что это невероятно. Я уверен в том, что этого не было, тверже, чем в том, что не было призрака, ибо здесь нарушены законы того мира, который я понимаю. Так и с легендой о проклятии. Я сомневаюсь не в сверхъестественном, а в самой этой истории.

Леди Диана несколько оправилась от пророческого транса Кассандры, и неистощимое любопытство вновь заиграло в ее ярких больших глазах.

– Какой вы интересный человек! – воскликнула она. – Почему вы не верите в эту историю?

– Я не верю в нее, потому что она противоречит Истории, – отвечал отец Браун. – Для каждого, кто хоть немного знаком со средними веками, она так же невероятна, как рассказ о Гладстоне, предлагающем сигару королеве. Но кто у нас знает средние века? Вы знаете, что такое гильдия? Вы слыхали когда-нибудь о «Salvo Managio Suo»[9]? Вы знаете, кто такие «Servi Regis»[10]?

– Конечно нет, – сказала леди с явным неудовольствием. – Сколько латинских слов!

– Да-да, конечно, – согласился отец Браун. – Вот если бы дело касалось Тутанхамона или иссохших африканцев, невесть почему сохранившихся на другом конце света; если бы это был Вавилон, или Китай, или какая-нибудь раса, столь же далекая и таинственная, как «лунный человек», – вот тогда ваши газеты поведали бы об этом все, вплоть до зубной щетки или запонки. Но о людях, которые построили ваши приходские храмы, дали названия вашим городам и ремеслам, даже дорогам, по которым вы ходите, – о них вам никогда не хотелось что-либо узнать. Я не говорю, что сам знаю много, но я знаю достаточно для того, чтобы понять: вся история, рассказанная в легенде, – чушь от начала и до конца. Отнимать за долги мастерскую и инструмент ремесленника запрещал закон. Да и вообще невероятно, чтобы гильдия не спасла своего члена от крайнего разорения, особенно если его довел до этого еврей. У людей средних веков были свои пороки и свои трагедии. Иногда они мучили и сжигали друг друга. Но образ человека, лишенного Бога и надежды в этом мире, человека, ползущего, как червь, навстречу смерти, потому что никому нет дела, существует он или нет, – это не образ средневекового сознания. Это продукт нашей научной экономической системы и нашего прогресса. Еврей не мог быть вассалом феодала. У евреев, как правило, был особый статус «слуг короля». Кроме того, невероятно, чтобы еврея сожгли за его веру.

– Парадоксы накапливаются, – заметил Таррент, – но вы не будете, конечно, отрицать, что евреев преследовали в средние века?

– Ближе к истине, – сказал отец Браун, – что евреи были единственными, кого не преследовали в средние века. Если бы кому-то захотелось сатирически изобразить средневековые нравы, неплохой иллюстрацией был бы рассказ о несчастном христианине, которого могли сжечь живьем за некоторые оплошности в рассуждении о вере, в то время как богатый еврей мог спокойно идти по улице, открыто хуля Христа и Божию Матерь. Теперь судите о том, что за рассказ предложен нам в легенде. Это не рассказ из истории средних веков; это и не легенда о средних веках. Ее сочинил человек, чьи представления почерпнуты из романов и газет. Мало того – он сочинил ее быстро, сразу.

Пассивные участники разговора, несколько обескураженные подобным экскурсом, гадали, почему священник придает всему этому такое значение. Но Таррент, чья профессия предусматривала умение распутывать клубок с разных концов, вдруг насторожился.

– Вот как! – сказал он. – Быстро и сразу!

– Возможно, я преувеличил, – признал отец Браун, – лучше было бы сказать, что она составлена более поспешно и менее тщательно, чем весь остальной исключительно продуманный заговор. Заговорщик не предусмотрел, что детали средневековой истории возбудят у кого-нибудь подозрения. И он был почти прав в своем расчете, как и во всех остальных расчетах.

– Чьи расчеты? Кто был прав? – с нетерпеливой страстностью потребовала ответа леди Диана. – О ком вы говорите? По-вашему, с нас мало всего пережитого? Вы хотите, чтобы мы насмерть испугались ваших «он» и «его»?

– Я говорю об убийце, – сказал отец Браун.

– О каком убийце? – резко спросила она. – Вы хотите сказать, что профессора кто-то убил?

– Однако, – хрипло проговорил Таррент, в упор глядя на священника, – мы не можем сказать «убил», он ведь не умер.

– Убийца убил другого человека, не профессора, – печально произнес священник.

– Позвольте, кого же еще? – возразил собеседник.

– Он убил его преподобие Джона Уолтерса, викария из Далэма, – ответил отец Браун тоном человека, дающего официальную справку. – Ему необходимо было убить только этих двоих, потому что оба они владели редкостной реликвией. Убийца – своего рода мономан, одержимый этой манией.