Недооцененные события истории - [13]

) угодил в плен к мусульманским союзникам барона-христианина, которого ранее намеревался изгнать из его владений». Подчеркнем, что речь здесь идет о втором походе (1147–1149) крестоносцев. Доблестные христианские рыцари не понимали, что из-за таких действий они лишаются основного козыря, который до сего времени обеспечивал их успех — относительного единства по сравнению с разобщенностью и постоянными раздорами в стане врага. Поэтому нет ничего удивительного, что когда Нур ад-Дину, а позднее Салах ад-Дину (Саладину) удалось установить централизованную власть над большинством арабов, ситуация сразу обернулась на сто восемьдесят градусов и крестоносцы оказались буквально в осаде. С конца XII в. судьба Святой Земли была практически предрешена. Дело тут не в увлекательнейшей — чего нельзя отрицать — истории всех этих христианских княжеств и графств на Ближнем Востоке и пытавшихся прийти им на помощь последующих крестоносцев. С высоты прошедших столетий куда более интересными кажутся основные вопросы. Внутренние противоречия европейцев (так их всех, в чем пока не было ничего враждебного, часто называли авторы арабских и турецких хроник) не позволили им выработать в отношении исламского мира никакой общей и хоть сколько-нибудь последовательной политики. А ведь игра стоила свеч, хоть и была бы, конечно, нелегкой. Начнем с того, что реальная встреча с исламской культурой преподносила незваным гостям одну неожиданность за другой. Они оказались лицом к лицу с культурой, куда более богатой и изысканной, нежели все те, с которыми им приходилось иметь дело до сих пор. Взять хотя бы самые простые вопросы. Города в пустыне, куда штурмом врывались крестоносцы, имели водопровод и канализацию. Заслуга в этом римлян — строителей коммуникаций — и местного населения, которое поддерживало их в порядке и расширяло. Отсюда все эти непонятные чужестранцам обычаи ежедневных омовений, после которых местные жители надевали невиданное и шокировавшее европейцев деликатное белье, впрочем, заслужившее немедленное осуждение сопровождавших крестоносцев священников. Перед едой эти «варвары» мыли руки, а на пирах заботились не только о качестве блюд, но и об эстетике стола, музыке, услаждавшей слух пирующих, и цветах, радующих глаз и обоняние. Естественные надобности справляли в отдельных помещениях и в специальные емкости со сливом, которые потом незаметно опорожнялись. Все это, конечно, стало для грязных и завшивевших рыцарей просто шоком. Впрочем, они-то как раз пренебрегали гигиеной и всем телесным, что являлось предметом их особой гордости. Святой Бернард Клервоский так расхваливал тамплиеров в письме «De laude novae militiae ad Milites Templi» (перевод Збигнева Херберта[13]): «Они ненавидят шахматы и игру в кости, испытывают отвращение к охоте; не видят никакого удовольствия в бездумной погоне за птицами, гнушаются и избегают клоунов, фокусников, жонглеров, легкомысленных песенок и шуток. Волосы они стригут коротко и знают из апостольской традиции, что забота о прическе унижает мужчину. Никто не видел, чтобы они причесывались, моются рыцари редко, бороды их жестки, запылены и грязны от жары и трудов». Тамплиеры относились с презрением и к удовольствиям в еде. Их не интересовали арабские персики, апельсины, арбузы и прочие овоще-фруктовые штуки. Правда, тут с ними большинство крестоносцев не соглашалось. Присланными в Париж языческими персиками восхищался даже фанатичный и бескомпромиссный в борьбе с неверными святой Людовик IX, причем настолько, что велел высаживать персиковые деревца «везде, где им только хватит солнца».

Однако все это мелочи по сравнению с интеллектуальной культурой. Амин Маалуф констатирует («Крестовые походы глазами арабов»; Варшава, 2001): «При посредничестве арабов, бывших переводчиками и продолжателями греческих классиков, Запад смог унаследовать (без христианской цензуры. — Л. С.) античную культуру. В области медицины, астрономии, химии, географии, математики и архитектуры франки черпали из арабских книг знания, которые они усваивали, развивали и впоследствии приумножили. Сколько же сегодня используется слов, служащих тому доказательством: зенит, надир, азимут, алгебра, алгоритм или цифра. А если говорить о промышленности, то европейцы научились у арабов делать бумагу, обрабатывать кожу и производить текстиль, изготавливать алкоголь и сахар, тоже, кстати, слова, взятые из арабского (…). Список арабских заимствований бесконечен». В свою очередь арабы признавали техническое превосходство вооружения франков и уважали их судебную систему. И все же арабы считали себя, и следует признать, имели на то основания, носителями высшей цивилизации, уж во всяком случае, более утонченной и близкой заповедям Моисея. Усама ибн Мункыз (1095–1188) — эмир из рода Мункизидов из Шейзара — в своей автобиографии «Kitab al-itibar»[14](во французском переводе «Des enseignements de la Vie»; Paris, 1983) приводит много связанных с этим замечательных анекдотов. Вот один из них: «Однажды, по приезде в Иерусалим, я зашел в мечеть Аль-Акса. Рядом находилась мечеть поменьше, переделанная европейцами в их костел. Когда я проходил мимо его врат, меня заметили знакомые крестоносцы и оставили одного в нем, дабы я мог помолиться. Я вошел и стоял, погруженный в молитву. Вдруг на меня набросился какой-то франк, повернул лицом к востоку, швырнул на колени и крикнул: “Так молись!”. А затем принялся меня ругать. К счастью, воротились мои знакомые тамплиеры и выручили меня. Они горячо извинялись, говоря: “Этот невежа только что прибыл из Европы, а посему не имел еще дела с благовоспитанными людьми”». Так извинялись фанатичные тамплиеры! Исходя из этого и других подобных происшествий Усама делает обобщение: «Каждый, что недавно прибыл из страны франков, отличается своей невоспитанностью от тех, кто уже освоился в этой стране и сжился с мусульманами». Достойнейшим примером и символом этой мусульманской толерантности и открытости миру является, несомненно, правление Салах ад-Дина (Саладина). Амин Маалуф посвятил ему главу под знаменательным названием «Слезы Салах ад-Дина». Слезы, понятно, символические. Речь о том, что Саладин в своем сочувствии и понимании всего убожества жестокости далеко опережал свое время. «Однажды, — рассказывает Баха ад-Дин, — когда я сопровождал султана в походе против франков, к нам приблизился разведчик, а за ним рыдавшая и бившая себя в грудь женщина. “Она вышла из лагеря франков, — пояснил разведчик, — чтобы встретить нашего господина, и мы взяли ее с собой”. Салах ад-Дин обратился к переводчику, чтобы тот ее выслушал. Она сказала: “Мусульманские злодеи ворвались вчера в мой шатер и похитили мою маленькую дочку. Я проплакала всю ночь, и тогда ваши солдаты сказали мне, что король мусульман милосерден, мы разрешаем тебе идти к нему, сможешь попросить за свою дочь. Вот я и пришла и уповаю на твою милость”. Саладин был растроган, и на глазах его показались слезы. Он послал кого-то на невольничий рынок, чтобы найти девочку, и не прошло и часа, как появился всадник с малышкой на руках. Мать, как только ее увидала, бросилась наземь, измазав свое лицо песком, а все присутствовавшие плакали от волнения. Затем она подняла глаза к небу и начала говорить непонятные вещи. Тогда ей отдали дочь и отвели обратно в лагерь франков (…). Благородство Саладина соседствовало подчас с легкомыслием».