Недометанный стог - [53]

Огромным усилием воли он прогнал эту мысль и стал думать, когда он все же пойдет в ее Горку.

— Завтра! — сказал он вслух, точно отрубил, и вздрогнул, испуганный громким звуком своего голоса.

«Завтра, — повторил он про себя, — Нечего тянуть, пойду завтра — и точка. Кого ты боишься?»

«Бога, может, боишься?» — словно со стороны, ехидно шепнул ему внутренний голос.

Максим только криво усмехнулся. Какой тут бог? Он и раньше в него мало верил, а теперь и совсем… Каждый вон вечер люди спутник видят, а теперь вот в полночь другой пролетел. Электричество в обеих Горках, коров давно машиной доят. Да какой там бог! Кабы он был, так Николаю бы ходить по земле, а не Максиму. И не Дуне бы помирать, а опять же ему, Максиму…

«Завтра и пойду, — снова упрямо повторил себе Максим. — Все ей расскажу. Пусть решает. Прогонит — так лучше в петлю, чем назад. Не прогонит — великая у меня радость будет. Скажу, что сделал это только ради нее. Замучила меня любовь эта, всю жизнь мою окаянную нарушила. Пусть решает. А ждать больше не могу. Сколько ждал?! Всю жизнь».

«А может, не говорить? — шептал внутренний голос. — Ведь она тебя примет и так, ведь она давно твоя. Знай молчи. И живите себе на доброе здоровье. Еще позавидуют все».

«Нет, скажу, — несогласно замотал головой Максим. — На обмане жить не буду. Пусть лучше прогонит. Раз уж у меня любовь такая, такой и от нее хочу. Раз любовь такая, пусть и правда вся тут, налицо…»

Назавтра Максим не пошел, а пошел послезавтра под вечер.

Он вынул из сундука лучшие брюки, надел новую рубашку, хороший пиджак. Вообще оделся в самое лучшее. Но нерадостными были сборы, и сильно щемило сердце.

Вышел, запер дом, постоял немного, пошел по замерзшей, но не запорошенной снегом дороге. Отойдя от дома, Максим оглянулся. Дом стоял себе, как большой зверь, и как бы подсмеивался над Максимом одними глазами. То светило в окна заходящее солнце.

Небо было чистое, лишь на востоке выглядывал край облака, но день кончался безмятежным и ясным.

Максим гулко шагал, рассеянно глядел то на четко вырисованные в прозрачном воздухе дома заречной Горки, то на уходящие к горизонту столбы и провода, обметанные инеем, то на еловые перелески и ни о чем не думал.

Сначала он шагал широко, но как подошел к спуску на реку, приостановился.

Все было так же, как и многие годы назад, как, наверное, было и до него, Максима, как и тогда. Тот же спуск, та же тропка по льду, помеченная еловыми ветками, та же полынья, на которую Максим старался не смотреть.

Максим спустился на реку, пошел по льду, еще пошел и… остановился, как будто кто-то большой, как тогда, встал на его пути, загородил дорогу. Остановился и абсолютно все понял.

Он понял, что давно знает, но только не признается себе, что не пойдет туда, к ней. Ни за что не пойдет. И вовсе не потому, что она не простит ему это. Она, может быть, и простит по женской слабости, из-за давней связи с ним, по давности лет. Но что-то, что выше его, не даст ему жить с ней. А если и будет у них жизнь, то не лучше, чем с Дуней, а хуже.

И еще он понял, ради чего он решил пойти, когда замерзнет река. Понял и содрогнулся.

Вперед теперь ему дороги не было. Максим оглянулся на свою Горку, где уже зажигались огни. За деревней блекла низкая-низкая заря. Первая звезда, очень яркая, зажглась над гумном. Его вдруг с дикой силой рвануло туда. Захотелось бежать, нестись, лететь, как на крыльях. Добежать до избы, расхлебянить дверь, сунуться в постель животом вниз, натянуть на голову одеяло, подсунуть под живот вмиг заледенелые, какие-то не свои руки и дрожать, пока не согреешься.

Но Максим не шагнул ни к ее Горке, куда уже не было ему пути, ни к своей. Он сделал какой-то неуверенный шаг к полынье.

Вот оно, место, где он тогда стоял. Здесь лежала жердь. Теперь ее не было. Максим подвинулся еще. Лед слабенько треснул, по нему, по осеннему, можно идти, когда он и сильней трещит. Отсюда жердь достала бы с лихвой. Максим шагнул дальше. Лед затрещал погрознее. Сейчас он позыбливался, подрагивал, подмываемый могучей струей воды. А может, это у него подрагивали ноги.

Теперь до полыньи, до черной, живой, но неслышной воды, оставалось два больших шага. К самому закрайку чуть видимо для глаза прирастал тоненький, свежий, темного стекла ледок.

Максим захотел посмотреть на ее или свою Горку, посмотреть на загоревшиеся там огни, но почувствовал, что нельзя — метнется назад. И он поглядел в небо.

В нем, чистом-чистом, рождались новые и новые отчетливые звезды. И вдруг там, где он видел его позавчера, по небу прошел спутник. Или была то падающая звезда.

Максим проводил взглядом огненный камушек, прокатившийся по своду. Затем снял и отбросил далеко в сторону шапку.

Он посмотрел, куда упала она, еще взглянул в небо, неумело перекрестился, зажмурился и сделал два шага вперед.

Соколиха с Mарса

Подъехал к Марсу на велосипеде. Есть у нас деревня с таким планетным названием. Приехал я «по льну», надо было отыскать звеньевую, но стояла такая не августовская жара, что я решил сначала попить холодного молока, или квасу, или, на худой конец, обыкновенной воды.

Жарко было в лесу, а на деревенской улице, хоть и стояла высоко деревня, еще жарче. Ни ветерка, а солнце так и сияет в безоблачном небе. Центральная улица поросла травкой, видно, машинная дорога прошла сбоку порядков. Несколько собак дремали у разных домов в тени, на меня они и не взглянули. Увидел я около одного дома старуху, стиравшую белье в корыте, и слез.