Недобрый час - [35]

– Пошутили – и хватит, – тоном приказа продолжал он. – Сегодня в шесть часов резервистам первого призыва явиться в полицейский участок.

Парикмахер посмотрел на него в зеркало.

– А если я схвачу воспаление легких? – спросил он.

– Вылечим его в камере.

В бильярдной из музыкального автомата лилось душещипательное болеро. В заведении не видно было ни души, но на нескольких столиках стояли недопитые бутылки и стаканы.

– Ну, докатились! – сказал дон Роке, увидев входящего алькальда. – Придется закрывать в семь.

Не останавливаясь, алькальд прошел в глубь помещения. За столиками для игры в карты тоже никого не было. Он заглянул в чулан, открыл дверь уборной, а потом пошел назад, к стойке. Проходя мимо бильярда, он внезапно поднял закрывавший его до пола кусок ткани и сказал:

– Довольно валять дурака.

Из-под бильярда, стряхивая с брюк пыль, вылезли двое юношей. Один из них был бледен; у другого, помоложе, горели уши. Алькальд отечески подтолкнул их в сторону выхода.

– Так не забудьте, – сказал он им. – Сегодня в шесть вечера в участке.

Дон Роке по-прежнему стоял за стойкой.

– Что ж, раз такое дело, придется заняться контрабандой.

– Это на два-три дня, – сказал алькальд.

На углу его догнал владелец кино.

– Мне только этого не хватало! – выкрикнул он. – Сначала колокол, а теперь еще и горн!

Алькальд похлопал его по плечу и попытался пройти мимо.

– Я вас экспроприирую, – сказал он.

– Не имеете права, – ответил владелец кинотеатра, – кино не подлежит конфискации в пользу государства.

– При чрезвычайном положении, – сказал алькальд, – может быть конфисковано и кино.

Только после этих слов он перестал улыбаться. Перескакивая через две ступеньки, алькальд взбежал по лестнице в полицейский участок и, едва оказавшись там, развел руками и захохотал.

– Черт подери! – воскликнул он. – И вы тоже!

В ленивой позе восточного властителя в шезлонге лежал директор цирка. Поглощенный своими мыслями, он курил трубку морского волка и, словно хозяин дома, взмахом руки пригласил алькальда сесть:

– Поговорим о делах, лейтенант.

Алькальд пододвинул стул и сел напротив. Взяв трубку в сверкающую разноцветными камнями руку, директор сделал какой-то непонятный жест.

– Могу я говорить с вами вполне откровенно?

Алькальд кивнул.

– Я это понял сразу, как только вас увидел – вы еще тогда брились, – сказал директор. – Так вот: я разбираюсь в людях и понимаю, что для вас этот комендантский час…

Алькальд разглядывал его, явно предвкушая развлечение.

– …в то время как для меня, который уже понес большие расходы, устанавливая шапито, и должен кормить семнадцать человек и девять зверей, это просто катастрофа.

– И что же из этого следует?

– Я предлагаю, – сказал директор, – чтобы вы перенесли комендантский час на одиннадцать вечера, а выручку от вечернего представления мы с вами будем делить на двоих.

Алькальд сидел не шевелясь и по-прежнему улыбался.

– Очевидно, вам не трудно было найти в городке кого-то, кто сказал, что я мошенник.

– Это законная сделка, – запротестовал директор цирка.

Он не заметил мгновения, когда лицо у алькальда стало суровым.

– Поговорим об этом в понедельник, – неопределенно пообещал алькальд.

– К понедельнику я буду по уши в долгах, – сказал директор. – Мы очень бедны.

Похлопывая директора по плечу, алькальд повел его к лестнице.

– Расскажите кому-нибудь другому, – ответил он, – а я в ваших делах кое-что понимаю.

И уже у самой лестницы, словно желая утешить директора, добавил:

– Пришлите ко мне сегодня вечером Кассандру.

Директор цирка попытался обернуться, но рука на плече подталкивала его вперед слишком настойчиво.

– Разумеется, – сказал он. – Это не в счет.

– Пришлите ее, – повторил алькальд, – а завтра мы поговорим.

Кончиками пальцев сеньор Бенхамин толкнул дверь из проволочной сетки, но не вошел, а крикнул, подавляя раздражение:

– Окна, Нора!

Нора Хакоб, крупная, средних лет женщина с мужской стрижкой, лежала в полутемной гостиной, а напротив нее стоял электрический вентилятор. Она ждала сеньора Бенхамина к обеду. Услыхав его голос, Нора Хакоб с усилием поднялась и распахнула все четыре окна, выходившие на улицу. В гостиную хлынул зной. Комната была облицована кафельными плитками с одним и тем же стилизованным многоугольным павлином, повторявшимся бесчисленное множество раз, и обставлена мебелью в чехлах с цветочками – бедность с претензией на роскошь.

– Можно верить тому, что говорят люди? – спросила она.

– Они много чего говорят.

– Я о вдове Монтьель, – объяснила Нора Хакоб. – Говорят, что она сошла с ума.

– По-моему, она сошла с ума давным-давно, – сказал сеньор Бенхамин. И с каким-то разочарованием в голосе добавил: – Да, это правда – сегодня утром она пыталась броситься с балкона.

На обоих концах стола, который был весь виден с улицы, стояло по прибору.

– Наказанье господне, – сказала Нора Хакоб и хлопнула в ладоши, чтобы подавали обед. Вентилятор она принесла с собой в столовую.

– У нее в доме с утра полно людей, – продолжал сеньор Бенхамин.

– Удобный случай посмотреть, как там, внутри, – отозвалась Нора Хакоб.

Чернокожая девочка с россыпью красных бантиков в волосах подала дымящийся суп. Столовую наполнил запах вареной курицы, и духота стала невыносимой. Сеньор Бенхамин заправил за воротник салфетку, сказал: «Приятного аппетита» – и попытался поднести горячую ложку ко рту.