Нечто невообразимое - [18]

Дальнейшие события развивались молниеносно. Софья Алексеевна обратилась с той же просьбой лично к Топалову, и он преспокойно выписал ей требуемую справку (я узнал об этом лишь много поздней, а достоверно — лишь от следователя Ахремчука).

Топалов, по-видимому, окончательно поверил в действие аппарата и тут же — через день — вызвал меня к себе, отобрал один действующий образец и наложил вето («временно — до погашения слухов», как он выразился) на эксперименты с другими добровольцами. Далее грохнула его история.

Максимук пытался мне помочь (последняя встреча с Карпулиным), между прочим, уже зная, что по писательским инстанциям ходит справка о его временной невменяемости, и подозревая в выдаче справки именно меня…

А через несколько дней после драматического возвращения Карпулина из Москвы Иван Павлович покончил жизнь самоубийством. По инициативе Софьи Алексеевны (и в какой-то степени Топалова) это было поставлено мне в вину как доведение до самоубийства (статья 105). В ее заявлении фигурировали также обвинения в незаконном врачевании, изготовлении и сбыте наркотиков и склонении к их употреблению.

14

Таковы основные факты, связанные с возбужденным против меня делом. К изложенному могу добавить совсем немногое.

Я не считаю себя виновником всего происшедшего. Не считаю, что толкнул на хулиганский поступок К. И. Топалова, не считаю, что довел до душевной болезни К. С. Карпулина, а И. П. Максимука — до самоубийства. Думаю, что в юридическом плане я действительно ни в чем не виноват и следствие рано или поздно придет к правильному выводу. Понимаю также, что кое-кому очень выгодно объявить меня виновным — это позволило бы наиболее безобидным образом интерпретировать причины описанных событий.

Понимаю и другое — строго говоря, в этой ситуации невиновных тоже нет. Молчаливо кивающим (среди которых я числился много лет) легче всего уйти от ответственности, но ответственность не перестает в связи с этим существовать. Я помалкивал, боясь сгубить свое дело (во имя, вроде бы, благородной цели!), но молчание — тоже взрывчатка, оно накапливается до определенной критической массы, после чего следует взрыв, который губит не только то, что пытался уберечь, но и многое иное, что, по сути, значительно важнее и дороже.

В данном случае может показаться, что переполнившей каплей стал именно правдомат со всеми экзотическими качествами, но, по-моему, это не так.

Каплей может стать что угодно (необязательно экзотическое!) — новый станок и новая книга, глобальный проект социального переустройства и случайное слово в тихом доверительном разговоре. Суть не в форме капли, а в объеме накопившегося нонсенса.

И еще несколько слов по поводу ходатайства, недавно поступившего на имя следователя Ахремчука. Я искренне верю в сочувствие, с которым относятся сейчас ко мне товарищи Чолсалтанов и Последов. Что ни говори, в данное время они вздохнули с облегчением, и насколько мне известно, работа Центра стала вестись интенсивней (несмотря на весь разразившийся вокруг Топалова и меня скандал!). И, разумеется, в глубине души коллеги могут считать, что в какой-то степени обязаны новой атмосферой мне и моему правдомату.

Сразу после трагического поступка Ивана Павловича Чолсалтанов и Последов пытались внушить мне некий наилучший вариант, намекая на мое сильное многолетнее переутомление, на возможное снижение психоконтрольных функций в связи с этим… Короче говоря, они полагали, что лучший (для меня и, разумеется, для Центра) выход — немедленное мое освидетельствование. Довольно простая и в чем-то даже благородная идея — не исключено, что я вообще не несу ответственности за использование своего изобретения (а они несут, но лишь за ослабление контроля за действиями сотрудников).

Разумеется, я категорически отказался участвовать в этих играх. Видимо, опасный опыт Софьи Алексеевны, намертво связавшей использование правдомата с невменяемостью, не послужил им уроком. И теперь, разочаровавшись в моем восприятии ситуации, они пытаются убедить следствие в своей версии, в необходимости провести соответствующую экспертизу подследственного.

Хочу заявить, что действия такого рода были бы абсолютно бессмысленны. Правдомат существует независимо от психического состояния его создателей это факт. С ним вступали в контакт десятки людей. Он помогал больным и что, может быть, еще важней — совершенно здоровым людям. Количество добровольцев, желающих на себе испытать последствия этого контакта, несомненно, будет расти.

Этих добровольцев не остановят никакие запреты, никакие грозящие им изломы судеб. И в этом наше общее спасение.

Минск, 1986

Эту книгу — наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа — можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей — как правило, при весьма необычных обстоятельствах.