Нечто чудесное - [2]

– Вы идете в постель, милорд?

– Нет, – мягко отказался Джордан.

– Почему?

– Я не умираю от тоски настолько, чтобы спать с женой любовника моей матери.

– Вы не… не слишком высокого мнения о женщинах, не так ли? – не сдержалась Кэтрин.

– Разве вы способны привести хотя бы один довод, чтобы убедить меня в обратном?

– Я… – Она прикусила губу и нерешительно покачала головой. – Нет… скорее всего нет. Но когда-нибудь вам придется жениться, чтобы иметь детей.

Глаза Джордана весело сверкнули. Он оперся плечом о раму и скрестил руки на груди.

– Жениться? В самом деле? Только так и можно обзавестись детьми? Подумать только, и все это время я воображал…

– Джордан, да прекратите же, – смеясь, уговаривала Кэтрин, непреодолимо захваченная, неожиданно увлеченная этой доселе неведомой стороной его характера. – Вам нужен законный наследник. – Когда мне придется связать себя брачными узами лишь во имя наследников, – с мрачным юмором ответил Джордан, – я выберу наивную малышку прямо со школьной скамьи, которая будет покорно исполнять мой малейший каприз.

– А если ей все надоест и она будет искать других развлечений? Что вы будете делать тогда?

– Считаете, ей может все надоесть? – процедил он. Кэтрин оглядела его широкие мускулистые плечи, загорелую грудь и узкую талию. Каждая клеточка Джордана Таунсенда положительно излучала примитивную мощь и неприкрытую чувственность. Ее зеленые глаза чуть прищурились.

– Возможно, нет.

Пока Кэтрин приводила себя в порядок, Джордан вновь отвернулся к окну, бесстрастно обозревая элегантно одетых гостей. Для любого постороннего человека поместье Хоторн сегодня, несомненно, выглядело цветущим раем, населенным прекрасными беззаботными тропическими птицами, гордо выступающими друг перед другом в блестящем оперении. Для восемнадцатилетнего Джордана Таунсенда в этой сцене не было ничего привлекательного; он слишком хорошо знал, что происходит в стенах этого дома, когда разъезжаются гости.

В свои годы он уже не верил в искренность и доброту людей, впрочем, не делая исключения и для себя самого. Природа наградила его знатным происхождением, неотразимой внешностью и богатством; кроме этого, он уже успел пресытиться, не доверял ни одному человеку и никому не открывал душу.

Опершись маленьким подбородком о кулачки, мисс Александра Лоренс долго наблюдала за желтой бабочкой, присевшей на подоконник маленькой гостиной в коттедже ее деда. Лишь когда насекомое вспорхнуло, девочка обернулась к беловолосому старцу, сидевшему за письменным столом:

– Что ты сказал, дедушка? Я не слышала.

– Осведомился, почему бабочка сегодня интересует тебя больше, чем Сократ, – терпеливо повторил старик, постукивая пальцами по томику трудов древнего философа и мягко улыбаясь миниатюрной тринадцатилетней девочке, унаследовавшей блестящие каштановые волосы матери и его зеленовато-голубые глаза.

Ответная извиняющаяся улыбка могла бы растопить даже каменное сердце. Однако Александра не отрицала, что была слишком рассеянной, поскольку ее добрый высокообразованный дед не раз говаривал. «Ложь – оскорбление не только собственной души, но и умственных способностей человека, которому лжешь».

А девочка ни за что не посмела бы причинить боль этому прекрасному человеку, наделившему ее своей жизненной философией и обучившему математике, истории и латыни.

– Я просто гадала, – призналась она с тоскливым вздохом, – есть ли хоть малейший шанс на то, что я сейчас в «стадии гусеницы» и когда-нибудь превращусь в такую же прекрасную бабочку.

– А что плохого в гусенице? В конце концов, – шутливо процитировал старик, – «красота зависит лишь от точки зрения наблюдателя». – И, весело сверкнув глазами, стал выжидать, узнает ли внучка автора изречения.

– Гораций, – немедленно объявила девочка, гордо вздернув нос.

Мистер Джимбл удовлетворенно кивнул:

– Не стоит беспокоиться о внешности, дорогая, – истинная красота расцветает в сердце и отражается в глазах.

Александра склонила голову набок, но не смогла припомнить ни древнего, ни современного философа, который сказал бы нечто подобное.

– Кому принадлежат эти слова? – Мне, – хмыкнул дед.

Ее ответный смех прозвенел колокольчиком, наполняя комнату солнечным весельем, но девочка, столь же внезапно став серьезной, нахмурилась:

– Папа разочарован, что я так и не выросла хорошенькой; я вижу это, когда он приезжает погостить. У него были все причины ожидать, что я хотя бы с годами стану лучше, ведь прекраснее мамы никого нет, да и папа тоже красив, и кроме того, он четвероюродный брат жены графа.

С трудом скрывая отвращение к зятю и его сомнительным претензиям на весьма отдаленное родство с неизвестным графом, старик многозначительно процитировал:

– «Происхождение ничто там, где нет места добродетели».

– Мольер, – машинально пробормотала Александра. – Но ты должен признать, судьба была к папе чрезвычайно несправедлива, подарив дочь с такой невыразительной внешностью. Почему мне не суждено быть высокой блондинкой? Это куда приятнее, чем выглядеть маленькой цыганочкой, как считает папа.

Она вновь стала изучать бабочку, а глаза мистера Джимбла сияли восторгом и любовью. Разве можно назвать его внучку обычной, невыразительной, ничем не примечательной личностью? Когда девочке минуло всего четыре года, он стал учить ее азам чтения и письма, в точности как и других деревенских детей, доверенных его воспитанию, однако ум Алекс оказался куда более тонким, а способности поистине прекрасными. Она все схватывала быстрее и точнее, чем ее сверстники. Дети крестьян были равнодушны к наукам и посещали школу всего несколько лет, прежде чем начать трудиться с родителями на полях. Вскоре они женились, рожали детей, и жизненный круг замыкался Но Алекс была наделена неутолимой жаждой знаний.