Нечитаемые. Навязанное противостояние - [8]

— Ты не спрашивал.

— Долбанный псих, зачем ты это сделал? Что бы покрасить свою фигурку в красный цвет? — Луцим понимал, что это была часть обряда, но присутствовать при торжестве смерти он не любил. Лицо убитого в одно мгновение состарилось, почернело и покрылось глубокими морщинами.

— Смерть сделала свой выбор. Память о них должна умереть, как когда-то умерли они сами, — Отэктей аккуратно вытер нож, спрятал его в кожаный чехол и, взвалив тело убитого на плечо, двинулся к обрыву.

— Это я уже слышал сегодня, — Луцим брезгливо поморщился и промокнул выступивший на лбу пот белым платочком и засеменил за своим собеседником. — А ты не думал, что твои спецэффекты с перемещением жертвы твоего воспаленного рассудка мог кто-нибудь заметить.

— Он был абсолютно один.

— Чем же не угодил тебе этот бедолага?

Отэктей положил на краю обрыва тело и поставил на разорванную ножом грудь фигурку Миктлантекутли. Пропев пару куплетов прощальной песни, он вскинул руки к потемневшему небу. Тот час же деревянная фигурка вспыхнула ярким пламенем, которое с удовольствием принялось за тело убитого. Отэктей повернулся к Луциму и ответил:

— Он — последний человек, хранивший память.

— Ты же сказал, что он уже умер сегодня.

— Иногда я путаю прошлое и будущее, — Отэктей позволили себе мимолетную улыбку, которая казалась чужеродной на его уставшем, не выражающем эмоции лице.

— Я вижу, ты издеваешься. Заставил меня стать соучастником этого омерзительного действия, а теперь смеёшься надо мной. Как-то не гостеприимно по отношению к старому другу.

— Хочу заметить, что ты сам пришёл ко мне, я тебя не звал.

— Ты жаждешь одиночества?

— Смерть обязывает меня быть одиноким.

— Она решает за тебя?

— Она решает за всех людей.

— За всех, но не за нас.

— Луцим, ты просто боишься себе в этом признаться.

— Это изречения преданного раба.

— Это истина.

— Слепая вера — это слабость.

— Слабость — это отрицание силы смерти.

Луцим чувствовал легкое возбуждение, ради таких дискуссий он и навещал периодически нелюдимого мужчину. Они приносили ему удовлетворение, и никогда не надоедали. Для Отэктея, по всей видимости, они тоже были приятны. Отстаивая свою точку зрения, каждый из них внимательно слушал оппонента. Они пытались задеть друг друга. Они пытались понять друг друга. И не понимали. Просто они были разные.

— Смерть украла твою суть, только Жизнь дарит эмоции, чувства. Жизнь дарит бытие.

— Жизнь дарит страх перед Смертью.

— Жизнь — это дар.

— Жизнь — это дорога к смерти.

— Смерть не существует без Жизни.

— Ради реализации своих планов Смерть может изменить законы мироздания.

— У тебя нет доказательств этого.

— А если я скажу, что действия нечитаемых могут быть спрогнозированы и ими можно управлять.

Луцим хотел что-то добавить, но слова так и застряли у него в горле. Отэктей никогда не бросал слов на ветер. Это-то и выбило мужчину из колеи. Справившись с волнением, он хрипло пророкотал:

— Ты что-то знаешь?

Насладившись произведенным эффектом, Отэктей ответил:

— Пожалуй, настало время…

Наше время, день первый.

Еврообъединение.

Взгляд со стороны.

— И как тебе такое искусство, Лео? — спросил черноволосый мужчина средних лет с аристократической внешностью у своего собеседника, рассматривая рисунок, нанесённый на поверхность кофе пеной.

Его собеседник, названный Лео, был седоволосый коротко подстриженный старик с аккуратной абсолютно седой бородкой. Его немолодое лицо, изрезанное морщинами, лучилось умиротворенностью и расслабленностью. Казалось, что он получает несравненное удовольствие от происходящего вокруг него. А происходящее не отличалось незаурядностью: двое мужчин сидели за столиком на пустующей летней веранде небольшой кофейни, расположенной на маленькой пешеходной улочке провинциального города. Они пили кофе из больших белых чашек и наблюдали за парой уличных музыкантов, расположившихся на противоположной стороне бульвара.

— Прости, Никола, но я никогда не считал кофеварение и всё связанное с ним искусством, — Лео удостоил своего собеседника лишь мимолетным взглядом и продолжил внимательно вслушиваться в музыку, рождаемую необычным дуэтом скрипки и барабанов типа там-там.

— Я подожду, мой друг, я подожду, — с трудом сдерживая раздражение, произнёс Никола, и чуть слышно добавил: — Твоя неторопливость и размеренность, Леонардо, — это константа, и изменить её не в силах даже Бог.

— Странно, мальчик мой, что ты упоминаешь в своих речах такое понятие, как Бог, — лицо седоволосого мужчины озарила улыбка. — Я, между прочим, стар, но слух меня не покинул. Наберись терпения, уважь меня.

Почувствовав легкий укол стыда из-за своей несдержанности, Никола одним глотком допил кофе. Не найдя ничего подходящего, чем можно было бы занять себя в томительном ожидании, он достал пачку сигарет и закурил. Учитывая тот факт, что его собеседник не терпел табачного дыма, Никола решил, что это будет его маленькая месть. Симпатичная официантка принесла ему новую порцию кофе и, одарив безупречной улыбкой и ароматом духов, удалилась в здание кофейни. Чем-то она его зацепила. И дело было совсем не во внешность. Невысокая брюнетка с далеко не выдающимися формами не могла удивить мужчину, познавшего за свою жизнь множество женщин. Что-то было в её глазах, в её улыбке. От неё исходило внутреннее тепло, которым она не боялась делиться с окружающими. Пожалуй, стоит оставить ей хорошие чаевые.