Нечистая сила - [37]

– Эй, хозяева! Есть кто дома? Давай на сходку.

– А чего там будет? – спрашивали.

– Да про Думу эту самую загибать станут.

– А-а-а… Вот младшего высеку и припруся.

Белов заглянул и в избу Гришки Распутина:

– А ты пойдешь? Или лучше не будить тебя?

Из-под потолка раздался сочный хруст челюсти – это сладостно прозевался на печи Распутин; потом затрещали кости – он потянулся. Наконец свесил ноги, и теперь староста наблюдал его черные пятки и грубые заскорузлые ногти – желтые, как дурной воск.

– Пойду! – сказал Гришка, легко спрыгивая с печи. – Нешто ж я не человек? Все людское для меня забавно…

Собрались мужики в доме церковноприходской школы. При виде исправника на всякий случай поскидали шапчонки. Приосанились старики, всегда готовые слушать, что в мире творится и чего им следует от начальства бояться. Восторгов сразу стал врать: будто послан в Покровское лично государем, дабы «привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию» в делах будущей Думы. В прошлом видный миссионер, Восторгов умел брать людей за живое и сейчас говорил хорошо, крепко строя фразы, украшенные церковным пафосом. Бабы мало что понимали и, пригорюнясь, дергали узелки платочков на шеях, подпирали кулаками щеки. Зато по живым глазам мужиков было видно, что все они себе на уме – хитрые, размышляют сейчас, как бы их и в этом деле не обжулили…

– Да хватит тебе! Дума царская – ну, и бог с ней со всею. Знаем, что там про буджет да фунансы размусоливать станут. А ты нам, батька, лучше о земле скажи: улучшеньице-то когда-сь будет? Или плюнуть и не ждать? Улучшеньица-то?

Восторгов завертел головой, отыскивая дерзкого. Среди крестьян стоял унылый и понурый мужик лет сорока, а руки он имел столь непомерной длины, что даже не сгибаясь, ладонями свободно касался коленей. Исправник Казимиров шепнул протоиерею:

– Не обращайте внимания! Это Распутин, самый непутевый мужик: не жнет, не пашет. Зачем ему земля? Только ради скандала. Я уже порол его однажды, но он, увы, неисправим-с!

А толпа мужиков заволновалась: вопрос о землице расшевелил их, и Восторгов подхватил с горячностью:

– Хорошо! О земле так о земле… Сами знаете, что господь бог Россию землей не обидел, и наш великий осударь готов хоть завтра наделить вас ею. Но вот как посмотрит на это Дума, которая вскоре должна собраться? Известно, что нашлись нечестивцы, желающие пропереть в депутаты всяких там жидов и социалистов, злейших врагов крещеного люда. Они станут в Думе разводить всякие резолюции, чтобы помешать вам получить от царя землицу. Вот вы, мужики, и старайтесь послать от общества таких депутатов, кои воистину православные…

Было тихо. И – снова голос Распутина:

– А нешто мы нехристей в Думу пошлем?

Мужики загыгыкали, довольные, пронесся шумок:

– Во, Гришка-то наш, во срезал! Ох, и бедова-ай…

Опытный оратор всегда старается не замечать насмешек толпы, и Восторгов напористо заговорил далее: крестьянство не получит земли до тех пор, пока их выборные в Думу не пройдут по партийным спискам «Союза русского народа», а всем прочим вообще не попасть в царствие небесное… Сколько раз произносил Восторгов эту скользкую фразу на сходках, и все сходило благополучно, но здесь, в селе Покровском, нашла коса на камень.

– Погодь тараторить… погодь, – заговорил Распутин, продираясь через толпу ближе к оратору. – По-вашему, царство небесное одни твои партейные получат? А мы-то, дурни, иначе Евангелие толковали… Жизнь небесную мы и сами как-нибудь отмолим для себя. А ты вот, городской, лучше нам скажи – будет ли когда здесь, на земле, царство мужицкое?

Старики в первых рядах затрясли бородами:

– Ой, Гришка, хоша и сволота, а правду режет!

Восторгов осекся. Перед ним, бывалым оратором, стоял наглый оппонент, с ехидцей подначивал агитатора:

– Что, поп? На мой спрос – ни бэ, ни мэ, ни ку-кареку?

Митинг оказался скомкан, что немало сконфузило местные власти. Казимиров услужливо предложил взять Гришку за цугундер и подержать с недельку в «холодной», чтобы одумался.

– Не надо! – отвечал Восторгов, стойко вынося свое поражение. – Я, батюшка вы мой, на Кавказе лезгин в православие обращал. Вот там было страшно – они на меня с кинжалами бросались… А такие люди, как ваш Распутин, тоже нужны царю!

Григорий Ефимыч уходил в окружении односельчан. Он был триумфатором скучного и серого, как застиранная портянка, мужицкого дня, и сам хорошо понимал это… Вокруг толковали:

– Ты, Гришка, это верно ему холку намял. О царствии небесном в нехристях. Ловко ввернул! Дурак ты, а иногда проясняет…

В душе заважничав, Гришка, однако, держался скромником:

– А чего уж там, – говорил, заворачивая по тропке к своему дому. – Таких-то попов мы завсегда на попа поставим!

* * *

Закончив пропагандистские турне, Восторгов возвратился в Москву, где отбоярился перед союзниками в командировочных деньгах, истраченных в дороге; потом в ЦК монархических организаций состоялся его отчетный доклад о результатах поездки…

– Что мы все с вами, господа? – завершая речь, вопросил Восторгов. – Как бы ни переодевались мы в мужицкие зипуны, все равно из-под сермяги будет выглядывать наша ряса или фрачная пара. Иное дело, когда сам мужик говорит с мужиком. Такая пропаганда всегда успешнее… И я предлагаю (прошу занести в протокол!) вытащить из глубин захолустья крестьян, обладающих даром речи, умеющих не бояться критики толпы. Пусть они прослушают особый курс лекций и станут агитаторами могучего национального движения. От земли, от сохи, от гущи народной – пусть они и вернутся в народ, чтобы сеять полезное, вечное, доброе…