Небольшие повести - [29]

Минут через пять он подрегулировал зажигание, завел мотор и уехал.

3

Прошло три дня.

Поздно вечером Терентий Васильевич точил нож и чинил ремни на охотничьей доске - поняге.

- Куда собираетесь? - спросил я.

Он ничего не ответил и ушел в баню.

Когда я проснулся, за окном было еще черно. Терентий Васильевич натягивал на ноги суконные арямужи. Я вскочил и стал одеваться.

- А тебе что не спится? - проворчал он.

Стараясь придать голосу возможно больше решительности, я напомнил, что он обещал взять меня на охоту.

- Куда тебе!.. Я далеко пойду, за вышку. На двое суток иду зверовать… А ты, гляди, хозяевай как следует. Дверь запирай на нутряной замок.

Я продолжал одеваться. Терентий Васильевич молча наблюдал за мной.

- На лыжах стоять можешь? - спросил он наконец.

Я промолчал.

- Ну, дело твое. Только гляди: ночевать ляжем в лесу. У нас тут так: где дым, там и дом.

Еще теплый со сна я вышел на крыльцо. Острый мороз охватил меня. Была еще ночь. Деревня спала, только окна пекарни светились. Услышав запах ружья, две тунгусские лайки Терентия Васильевича, бросив еду, заметались и зафыркали.

Терентий Васильевич встал на широкие лыжи, подал мне палку - сбивать с веток снег, чтобы не сыпался за ворот,- и мы стали подниматься.

Луна светила. Большая Медведица непривычно висела ковшом книзу. Окоченевшая от стужи тайга была загадочно неподвижна. На сугробах вспыхивали лунные звездочки. Терентий Васильевич ходко шлепал на лыжах, изредка постукивая палкой по веткам, за ним, утопая по брюхо в снегу, прыгали умные лайки. Вот он остановился, послушал скакавшую верхним следом белку и сказал, не оборачиваясь:

- Сытая. Ускоки короткие.

И снова ружье, висящее книзу дулом на его спине, и поняжка маячили впереди, между соснами.

Не прошло и получаса, а мне стало ясно, что я не дойду не только до вышки, а вряд ли дотяну и до соседней сопки. Однако упрямство и стыд гнали меня вперед. «Подумаешь, журналист! - урезонивал я себя. - Вон Михаил Кольцов в Испании был, в республиканских войсках, Евгений Рябчиков- в экспедиции в Антарктиде… А ты не можешь сопку перейти. И правда, очкарик».

Уже развиднелось, когда мы достигли вершины сопки. Поверху узкой гривкой росли красавцы кедры. С гольца стало видно окутанное морозным туманом восходящее солнце. А в распадке, откуда мы вышли, и у берега было еще по-ночному темно; поблескивали огоньки деревни, двигались фары машин у верхнего склада.

Кедрач кончился, пошла лиственница, потом сосняк, елка. Вот у опушки на лесную залысинку выбежала от угнетающего ее краснолесья березка, вся, от ствола до самой тонкой веточки, сотканная из куржака, такая молоденькая, что летом на ней, наверное, легко пересчитать листики. А вот-огромная сосна, с мускулистым витым стволом, с кривыми мощными ветвями, легко держит на своих лапах длинные горбатые сугробы. Вбок, в чащобу, прямой струной уходил свежий лисий след. Лиса прошла тихонько угадывая задними лапками точно в следы передних - коготок в коготок.

На мою беду, идти вниз оказалось труднее, чем подниматься. Лыжи проваливались, цеплялись за валежины, корни, гнилые прутья, цепляясь внезапно и крепко, словно попадали в капкан. Тяжело без привычки ходить по тайге. Тяжело, даже если бывалый охотник ведет тебя обхоженной, хотя и невидимой, тропкой.

Я едва передвигал ноги, а ничего не подозревающий Терентий Васильевич как нарочно разговорился.

- Талант у него был на зверя, - не оборачиваясь и словно разговаривая с елками, говорил он. - Молодой был парень, а зверей знал, как кумовьев, кто где и кто что - ровно они ему анкеты писали… Помню, повадился шатун. Одного мужика насмерть задрал: шкуру с черепа снял, на глаза повесил. Медведь чего-то глаза человеческие не переносит… Ну, так вот и приходит,ко мне Хромов.

- Кто?! - воскликнул я. - Николай?

- Какой там Николай? Николая тогда еще и в задумке не было. Это я отца его вспомнил - Федьку. Приходит, значит, Федька и говорит: «Давай, говорит, Терентий, возьмем того шатуна, пока мужики не схватились. Он тут рядом бродит». Ну ладно, снарядились, пошли. А лет нам тогда едва по пятнадцать сровнялось. Дошли аккурат до этого места, глядим - следы. Ну и лапа!.. Я обеими ногами в след встал, и еще место осталось. «Давай-ка, говорю, Федька, домой от греха. У нас с тобою ружьишко-централка, а медведь, сказывают, коли отведал человечины, страшен. Людоед». - «Как, говорит, хочешь». Воротился я домой, а вскорости и пожалел.

Все ж таки взял Федька того шатуна. Зверь был - с места не стащишь! Во какая головизна! Федька говорил - четыре заряда пришлось стратить. Стрельнул раз - а он идет. И ревет так, что тайга раздается. Стрельнул второй, - а он все идет, как заговоренный. Только с четвертого раза лег. Теперича встанет - ничего. Только маненько поправить. Подошел, глядит - нет, заснул. Стали шкуру сдирать - в лобатине пулю нашли давнишнюю, плющенную… Слабы были прежде ружья, однако…

У меня такое правило: собирая материал, нужно не гнушаться самых, казалось бы, незначительных подробностей. Чтобы понять человека и хорошо выписать его, нужно внимательно прослушать,, что говорят о нем родные и знакомые, подруги и товарищи, подчиненные и начальники, друзья и недруги. И где-то на пересечении всех этих мнений находится истина характер…