Небо остается чистым. Записки военного летчика. - [8]

В Красном уголке училища под стеклом в рамке мы сами видели красочный лист. Это было постановление ЦИК СССР о награждении училища почетным Красным Знаменем и Грамотой. Постановление подписано М. И. Калининым и К. Е. Ворошиловым.

Кто-то задал Маслову вопрос:

– А ваши ученики где сейчас летают?

Командир эскадрильи усмехнулся:

– Везде. Даже в Испании и в Монголии успели полетать. Герои Советского Союза уже есть.

Разговор с нашим старшим товарищем заметно приободрил нас. Какой славой овеяны вот эти надоевшие нам стены,- думали мы.- Какой трудный путь пройден первыми поколениями советских летчиков.

Скоро командир эскадрильи стал прощаться. Мы гурьбой проводили его до выхода.

– Ну, не унывать,- не то приказал, не то посоветовал он.

– Есть не унывать!- как можно бодрее ответили мы.

После этого разговора у нас не оставалось и тени сомнения, выбор был сделан окончательно: мы будем только истребителями!

Однако прежде чем стать истребителями, нам предстояло два года учебы, два трудных года.

Нет нужды подробно рассказывать о том, как мы проходили лагерные сборы, изучали материальную часть, добивались права на полеты. Я часто перечитываю замечательную книгу В. Каверина «Два капитана». Помните, как описан там весь уклад жизни курсантов? То же самое было и у нас. Лекции, практические занятия, конечно, волнующие выходы в город, не очень, правда, частые, какие-то новые знакомства, увлечения,- ведь не надо забывать, что мы подрастали, становились почти что самостоятельными парнями. В город мы отправлялись в определенные дни, группами, и, прежде чем дать нам разрешение, старшие товарищи придирчиво проверяли, как подогнана форма, выправку. В городе на стройных, подтянутых курсантов оглядывались прохожие. Не скрою, что на парней в штатском мы, будущие военные летчики, поглядывали свысока.

За все время учебы мне запали в память два события. Это – первое, что ли, знакомство с небом и первый самостоятельный полет.

Сначала нас подняли в воздух просто как пассажиров. Машиной управляли наши старшие товарищи, инструкторы летной школы. Но впечатление у нас все равно осталось незабываемое. Впервые в жизни я поднялся в воздух, впервые в жизни взглянул на землю с высоты птичьего полета. Это сейчас, в наши дни, полет на самолете даже для школьника стал обыденным явлением. Летит человек на высоте восемь тысяч метров и даже в окошко не глянет. Привычно все, испробовано – только голова вот побаливает от шума моторов… А в то время самолет был редкостью и полет на нем оставлял впечатление на всю жизнь.

С аэродрома мы возвращались двумя группами. Впереди старшие товарищи, те, кто сегодня сами, без инструктора, поднимали машину в воздух. У них тоже исключительный день. Мы уже знали, что после первого самостоятельного полета курсанты имеют право нашить на рукав гимнастерки «курицу»- крылатую птичку, эмблему летчика. Они уже приобщились к славному племени авиаторов. Мы же пока такого права не имели, и нас, новичков, легко узнавали по отсутствию «курицы».

Но скоро и для нас наступил долгожданный день. С вечера нам объявили, что назавтра предстоят самостоятельные полеты.

Не знаю, спал ли кто-нибудь из нас в эту ночь спокойно.

Рядом со мной ворочался на своей койке Коля Муров. Поздно ночью мы разговорились. Колю больше всего беспокоил момент посадки. Нас предупредили, что молодые летчики при этом часто теряют из виду посадочные знаки и приземляются куда попало. А садиться нужно на точно указанное, обозначенное буквой «Т» место. От чистоты и точности посадки зависит оценка, выставляемая курсанту инструктором.

Со своей стороны я уже много раз мысленно разобрал предстоящий полет: как подниму машину, наберу заданные четыреста метров, сделаю круг и — на посадку. При посадке буду особенно внимателен. Нет, вроде бы все должно кончиться благополучно. Но, опять же, кто может знать…

Утро дня полетов выдалось солнечным. В степи еще спокойно, ветра нет. Мы озабоченно, как бывалые летчики, поглядываем на небо: не занесло бы, не испортилась бы погода.

Строем, широким дружным шагом идем на аэродром. Каждый живет предстоящим испытанием, хотя никто не подает и вида. Мы и в столовой сидели как опытные бывалые летчики: не вспоминали о полетах.

Насколько помню, лететь мне выпало третьим. Докладываю инструктору по форме:

– Курсант Луганский к полету готов!

– Разрешаю.

Мне уже не до инструктора, равнодушно разрешающего взлет. Я забываю обо всем на свете и со всех ног бегу к машине. Сердце колотится нетерпеливо. Боже мой, сколько раз я мысленно поднимался на крыло, усаживался в кабину и просил разрешения на взлет! Сейчас я все это проделываю заученно и чуточку торопясь. Необычность момента все-таки сильно волнует.

Усевшись в кабину, осматриваюсь. Сижу, как и полагается курсанту, на заднем сидении, но впереди, где обычно сидит инструктор, сегодня никого нет. Там для равновесия лежит тяжелый мешок с песком. В самолете я один, совершенно один. Я хозяин, полный владыка машины. Что ж, сегодня все зависит от меня, все в моих руках.

Машина наконец тронулась, пошла, пошла, разбежалась и, повинуясь мне, поднялась в воздух. Меня прижало спиной к сиденью. Тяжесть эта приятна. Я лечу. Сам лечу, сам! А давно ли, кажется, я стоял на Веригиной горе и с завистью смотрел, как, пыля и подпрыгивая, приземлялся на нашем выгоне деревянный планер. А тут… Я смотрю вниз и вижу наш аэродром, своих товарищей, задравших головы, инструкторов и командира эскадрильи. В небе пусто, тихо и покойно. Далеко вокруг видна ровная оренбургская степь. На какой-то момент я даже забыл, что нахожусь в самолете и машина чутко реагирует на малейшее движение рук. Но ведь подо мной четыреста метров, и снизу придирчивый глаз инструктора привычно замечает хоть малейшее отклонение.